«С едой будет всё терпимо, хотя и дорого»

Известный российский экономист Владислав Иноземцев о перспективах экономики.

– США отказались от импорта российских углеводородов, Европа тоже думает, как бы это сделать. Но это ведь ударит и по самим покупателям нашей нефти?

– Санкции США против российского энергетического экспорта обсуждались давно и активно, и скачок цен на нефть, произошедший на прошлой неделе, уже тогда включил в себя то, что российской нефти на рынке не будет. Да, это повысило цены и на бензин, и на отопление. Но если бы Россия начала «спецоперацию», например, в октябре, последствия были бы еще хуже. Сейчас приближается лето, потребление энергии снизится. Но важнее, что люди начинают смиряться: хотя эта мера ударит по энергетическому рынку, ничто не оправдало бы их бездействие в этих условиях. Если США и ЕС не будут покупать нефть в России, они закупят необходимые объемы в Саудовской Аравии, ОАЭ, Нигерии или Анголе – по данным МЭА, в этом году только страны ОПЕК могут нарастить добычу на 6,3 миллиона баррелей в сутки.

Ограничение экспорта российской нефти – инструмент психологического давления. Не стоит считать, что наша страна теперь не будет вывозить нефть. Скорее всего, произойдет перераспределение потоков топлива.

Россия до начала кризиса экспортировала около 7,4 миллиона баррелей нефти и нефтепродуктов в сутки. Российская нефть начнет искать пути в Китай и на альтернативные рынки, предлагаясь со значительными скидками. Итогом станет не прекращение добычи в России, а снижение маржинальности продаж и существенное усложнение логистики. Собственно потери, я думаю, не будут огромными, максимум 1–1,5 миллиона баррелей в сутки.

США и Европа попытаются задействовать и поставщиков, с которыми они давно не работали. Так или иначе, Россию будут выдавливать с европейского и американского рынков. Сейчас масштаб возмущения и потрясения в мире настолько велик, что изменения политики Запада ждать не приходится. И вот это очень большая проблема.

– Какая именно? Во что это выльется, что мы увидим?

– Если вспомнить мем с «русским кораблем» и продолжить аналогию, то «русский корабль» сейчас атакован подводной лодкой, выпустившей по нему пару торпед, которые попали в цель и пробили в корпусе бреши. Лодка может стрелять и дальше, а может развернуться и уйти, но в корабль продолжит поступать вода. Команда бегает, суетится, что­то откачивает, какие­то заплатки кладет, но вода всё равно прибывает. И этот корабль потонет. Он может потонуть завтра, может – через три дня, но потонет точно. Мне такой образ приходит на ум в связи с санкциями.

К чему привели санкции? Они заблокировали российские валютные резервы, перекрыли банковские расчеты, закрыли воздушное пространство и практически поставили на прикол нашу авиацию. Всё остальное – мелочи. Санкции против условного «уралвагонзавода» – это смешно. Санкции против Путина – разве что повод обидеться. Против 350 депутатов Госдумы? Ну, слушайте, какие депутаты – такая и география поездок. То есть основные удары – это резервы, банковские расчеты и авиация.

– Как быть с реакцией международного бизнеса на спецоперацию?

– Да, эта реакция сегодня выходит на первый план: помимо санкций, проявились, вы только подумайте, принципиальные предприниматели. Мы имеем закрытие массы бизнесов – от «Ikea» до «McDonalds», от «Coca­Cola» до автозаводов. В Россию отказываются поставлять компьютерную технику и смартфоны. Понятно, что сделано всё это в Китае, но сделано оно с эмблемами «HP», «Canon», «IBM» и прочих, и техника этих марок не поедет в Россию, иначе ее производство просто перенесут в Мексику. Поэтому китайцы возьмут под козырек, это же не их компании.

И это очень печально, это мощнейший удар по экономике, хотя никаких санкций на это нет. Но вот, например, на станции Перхушково под Одинцово есть маленькая мебельная фабрика, тачает какую­то мебель, я там даже лет десять назад покупал кресла.

– Импортозамещение.

– Да, но вся фурнитура у них импортная. Вся. Нет ни одного подшипника к крутящемуся креслу, который был бы российского производства. Или, скажем, в Ярославле есть отличная типография. Работает на финской бумаге. Казалось бы, есть и российская – не такая глянцевая, но есть. Только в условиях непоставки финской бумаги котласская начинает приходить на 60% дороже. И такие затыки – в каждой производственной цепочке. В этом и состоит самая большая проблема.

Месяц или два предприниматели попробуют искать выходы, какие­то даже найдут. Они попытаются перестроиться на российские материалы и комплектующие, и те окажутся, может быть, и не намного хуже. Но намного дороже. Пройдет какое­то время, в течение которого эти бизнесы будут работать в убыток. Мы это видели в условиях пандемии: люди готовы некоторое время терять деньги, чтобы не закрывать бизнес, иначе снова на рынок не войдешь.

Какое­то время так можно жить. Прошлый год в России был успешным, прибыль корпоративного сектора была крайне высокой, прибыль банков – рекордной. Так что на 3–4 месяца или даже до осени потенциала хватит. Предприниматели, оказавшиеся в тяжелом положении из­за непоставок, уже начинают искать кредиты под 15% в месяц. И тот факт, что всё равно ищут, означает, что они не поставят на своем бизнесе крест. Этот немного иррациональный энтузиазм поможет некоторое время выживать. Но потом вопрос встанет ребром: бизнес убыточен, поддержки нет, доллар стоит нереально, сбыт – только в России, а потребление здесь сокращается. И вот тогда, я думаю, к осени, случится полномасштабная катастрофа.

– Вы не сказали, что называете этим словом. Как это будет выглядеть?

– Как резкий рост цен, сокращение потребления, остановка многих бизнесов, резкое падение цен на основные активы. Сначала подскочат, а потом начнут снижаться цены на недвижимость, особенно дорогую.

Инфляция приблизится к 30%, доллар – к 200 рублям. Безработица вырастет вдвое, число бедных – раза в полтора…

– И вдобавок к этому – дефицит в магазинах?

– Нет, дефицита всего и вся я как раз не жду, 1991 год не наступит. Я не верю тем, кто говорит, что в «Перекрестке» не станет сахара. Нет­нет, с едой всё будет терпимо, хотя и дорого. Дефицита не будет, но ассортимент сократится радикально, многократно. Не десять сортов сосисок, а, скажем, три.

– Кто с нежностью вспоминает советское время, сейчас, наверное, подумает: больше и не надо.

– От советских времен это отличаться будет.

– В лучшую сторону или в худшую?

– Советская экономика развалилась потому, что была нерыночной, плановой, в ее успехах никто не был кровно заинтересован. У директора, даже если он немного подворовывал, не было мотива спасать предприятие, которое ему не принадлежало. У рабочих тоже. Тогда всё пошло вразнос именно по причине отсутствия собственности, отсутствия рыночных рычагов. Если завод по производству болтов в Ужгороде вставал, то завод в Новосибирске, ждавший болты, спокойно останавливался. Сейчас если собственник в пятницу узнает, что у него нет болтов, то до понедельника он их где угодно найдет, иначе он не отгрузит товар, и накроется выручка за месяц. Поэтому я убежден, что экономика жить будет.

– Но вы уже сказали, что недолго, до осени.

– К осени она как раз перейдет к состоянию «три вида сосисок», но всё равно продолжит жить. При инфляции 3–4% в месяц на всё подряд, уменьшенных упаковках, куче проблем с ремонтом любой импортной машины в условиях отсутствия запчастей.

Потом в бизнес можно запустить китайцев. Китайский автопром, например, за последние годы улучшился. Тут есть разные мнения, но в целом – улучшился. Китайцы могут наладить логистику запчастей, им нужно расширять рынки, а перестроить конвейер с выпуска одной машины на выпуск другой можно. Это огромный пласт работы. То же самое можно сделать и с другими компаниями. Какие­нибудь крупные торговые сети из Турции, Индии или Китая могут занять помещения «Ikea». Торговый комплекс – он и есть торговый комплекс, вполне функциональное помещение, может работать под любой вывеской.

– Почему китайцы? После остановки заводов и закрытия магазинов масса наших людей останется без работы. Мы сами не можем это всё использовать?

– Боюсь, что нет. В Советском Союзе был автопром, который накрылся в 1991 году, и на его месте мы ничего создать не смогли. Мы лишь пригласили западников, которые выстроили нам автозаводы. И довольно много. Они стали собирать продукцию, привозя в Россию свои элементы. Власти требовали постоянно увеличивать долю частей, произведенных на месте, так называемую локализацию. Иностранцы это и делали: сначала они завозили всё и просто собирали машину, но мало­помалу локализация дошла примерно до 70%. Это большой успех, но он всё равно не позволяет сделать всю машину.

Сегодня, если западники уходят, заменить их автомобильное производство нашим невозможно. Российские машины выпускает только ВАЗ, и то около 20% деталей иностранные.

– «Нива» собрана целиком из российских деталей.

– Объем производства иностранных автозаводов в прошлом году был 600 тысяч штук. Может ВАЗ натачать полмиллиона «Нив»? Если да – отлично, давайте будем выпускать «Нивы». Правда, будут ли люди покупать их в таком количестве?

И производство холодильников на заводе «Indesit» просто так не запустишь, придется затаскивать сюда турецких или индийских производителей. Но первоначально надо понять, можно ли заводы западных компаний реквизировать?

– Мне даже странно, что у Вас это вызывает сомнения.

– А сколько это будет стоить? Или это будет, как говорит наш президент, «цап­царап»?

– Конечно. А как еще?

– Тогда есть проблема: если китайская компания приходит на захваченный завод «Volkswagen», не обернется ли это тем, что все западные страны забанят ее продукцию? А те, у кого вы украли, уже обратно не вернутся точно. Итог может быть очень плохим.

– Как это сделать по­умному, чтобы пришли те, у кого предприятия снова заработают?

– Все ругают пресловутое «ручное управление». Но настал момент, когда оно действительно нужно. Собственники ушли, предприятия стоят. И надо принять технические, процедурные решения, которые запустят заводы вновь. Быстро понять, кто может прийти, предложить им условия, обеспечить практически всё, что они хотят, какую­то правовую основу. Действовать разумно в каждом конкретном случае. Умеет это делать кто­то у нас? Не факт.

– Почему не факт?

– Мы много раз говорили, что в России в последние годы выросли военные расходы. Если не ошибаюсь, они составляли около $60 миллиардов в год. Авианосец самого продвинутого класса со всей начинкой стоит в США 7 миллиардов. У нас его, увы, нет. О чем это говорит?

– Был авианосец, он сгорел.

– Нет, я говорю о проекте абсолютно нового авианосца, который хотели построить. Хорошо, пусть он у нас стоит 10 миллиардов. Но его ведь нет. Или истребитель пятого поколения, скажем, Су­57. Вроде бы он пятого, но вроде и не совсем. И его есть два или три экземпляра. То есть объем денег может увеличиваться, но эффекта это не производит.

– Считается, что есть такая русская черта: наши люди что­то делают хорошо в экстремальных ситуациях. На спецоперации там, при землетрясении…

– Вот она настала – экстремальная ситуация. Давайте хоть что­то уже сделаем хорошо. Но если сохранятся те тренды, которые мы видим сейчас, экономика российская умрет к зиме.

Конечно, можно продолжать говорить, что санкции нам нипочем, но для того чтобы решить проблему, надо сначала признать ее существование. Если у человека возникает гангрена, то не надо твердить, что это небольшое пигментное пятно. Это гангрена. Отрезаем палец – человек остается жить. Вы хотели авральную экономику?

– Пять недель – это мало. К тому же мы ведем спецоперацию, не до мелочей нам.

– Ситуация в экономике ухудшается и будет ухудшаться с каждым днем, и нет ничего хуже, чем просто ничего не делать. Я уверен, что если экономические проблемы будут решаться адекватными специалистами с применением неординарных и, может быть, непопулярных мер, удар можно серьезно смягчить. Тогда экономика провалится процентов на 15, волна инфляции уляжется году в 2024­м. Как­то существовать в этой среде будет возможно, даже если мы потеряем западные рынки нефти и газа. Но надо понимать, что это надолго. Мы живем в условиях военного аврала, и к нему надо приспосабливаться, хотя сейчас еще не до конца понятно, как.

Беседовала Ирина Тумакова