Экономика России: образ будущего размыт

Уже пройден своеобразный, хотя и неофициальный рубеж – полгода пребывания нашей страны в условиях жесточайших западных санкций. Как изменилось за это время состояние отечественной экономики? Ответ вряд ли будет однозначным.

С одной стороны, худшие прогнозы не оправдались, в частности, темпы падения ВВП оказались вполне умеренными, рубль – стабильным, и даже разогнавшаяся было инфляция перестала расти. Вместе с тем страна продолжает медленно и неуклонно сползать в кризис, и, похоже, у властей нет системной программы по выходу из него. Об этом мы поговорили с известным экономистом, ведущим экспертом Центра политических технологий Никитой Масленниковым.

– Что сейчас, спустя шесть месяцев после вхождения России в новую экономическую реальность, происходит с ВВП нашей страны и прочими макроэкономическими показателями?

– Устойчивый рост экономики, который шел до февраля этого года, сменился выраженным спадом. По итогам второго квартала ВВП снизился на 4%, при этом в июне произошло ускорение до минус 4,9%, текущая глубина падения примерно вдвое меньше тех прогнозных показателей (минус 8–10%), которые были озвучены в конце февраля – середине марта. Но жить от этого ничуть не легче: мы продолжаем скользить вниз, плавно, с небольшой скоростью, но все же вниз. Причем в июне спад выпуска по базовым видам экономической деятельности ускорился с майских 3,2% до 4,5%. При этом динамика по секторам крайне неоднородная. Скажем, нефтедобыча и нефтепереработка восстановились, агросектор по итогам мая и июня демонстрирует умеренный, но стабильный рост – чуть более 2%. Все остальное находится на нисходящей траектории. Понемногу усиливается спад в обрабатывающей промышленности: в мае минус 1,7%, в июне минус 1,8%, в июле минус 2,3%. Сфера строительства в июне показала нулевой рост. Особенно отчетливо снижаются объемы оптово­розничной торговли, грузооборот транспорта.

– А как обстоят дела с потребительским спросом, с динамикой расходов населения на товары и услуги?

– Он очень слабый: по сравнению с показателями мая и июня прошлого года меньше на 7%. Продолжает умеренно замедляться и деловая активность. Вообще, всё говорит о том, что до дна кризиса еще далеко, что экономика самоопределяется, какими темпами ей падать дальше. По версии Центробанка, нижний предел (с вилкой в минус 8,5–12%) может быть достигнут в четвертом квартале, а весь 2023 год динамика будет в лучшем случае около нуля, а в более вероятном сценарии минус 1%. Но здесь надо делать поправку на условия крайней неопределенности, на очевидную угрозу глобальной рецессии в 2023 году, которая может начаться с экономики еврозоны, Великобритании, возможно, США. Если кризис грянет, тогда все текущие прогнозы утратят актуальность. И, как предполагает ЦБ, падение ВВП составит от 5,5% до 8,5%.

– Минэкономразвития в своем последнем докладе улучшило большинство прогнозных показателей на 2022 год. Спад экономики ожидается на уровне 4,2% против 7,8% ранее, а реальных доходов населения – на 2,8% против 6,8%. Ведомство пересмотрело и оценку по инфляции: 13,4% вместо 17,5%. Насколько все это реалистично?

– Все эти параметры, оговорюсь сразу, пока еще не официальный прогноз, а проектировки, представленные в бюджетную комиссию правительства. Поэтому возможны корректировки прогнозов. Ожидания по инфляции правдоподобны. Тем более что в годовом выражении она сейчас уже 14,87%. Все остальное выглядит слишком оптимистично и вызывает немало вопросов. Для того чтобы сбылся прогноз по реальным доходам населения, видимо, потребуется дополнительная массированная социальная поддержка со стороны властей. По ВВП тоже без новых стимулов для роста обойтись будет весьма непросто. Поэтому текущую версию прогнозов министерства будем рассматривать как информацию к размышлению с надеждой на то, что она станет руководством к действию.

– Каковы сейчас основные болевые точки нашей экономики, какие отрасли пострадали от санкций в первую очередь?

– Прежде всего, весь этот глобальный санкционный шок отразился на кровеносной системе экономики, на финансовом секторе, на потоках капитала: входящих, исходящих, отраслевых. Он отразился на денежно­кредитных условиях, вынудив ЦБ поднять ключевую ставку до запредельных 20% годовых и фактически лишив бизнес возможности заимствования. Потом, правда, ЦБ показал образец быстрой адаптации к новой реальности, опустив ставку до 8%. Однако государственное льготное кредитование и субсидирование процентов при всей его безальтернативности – это дополнительное обременение для федерального бюджета. Госказна тоже гнется и трещит под тяжестью санкций: ее дефицит за июль составил рекордные за всю историю 892 млрд рублей по сравнению с профицитом 261 млрд год назад. Происходит беспрецедентное наращивание государственных расходов.

Вторая по значимости болевая точка – резкое сжатие всего импорта. От уровня февраля мы отстаем где­то на 35–40%, а по инвестиционному импорту еще больше. Восстановление пока идет тяжело: ему мешают и крепкий рубль, и высокий профицит счета текущих операций внешнеторгового баланса. Естественно, эта ситуация ставит острые вопросы перед теми отраслями, которые зависят от поставок импортных комплектующих, оборудования и сырья. Прежде всего, это пищевая, швейная промышленность, стройкомплекс. И проблема в том, что уровень обеспеченности отраслей необходимым импортом стремительно ухудшается: по оценкам аналитиков, в июле он снизился до 20% с 31% в июне.

Третья болевая точка – разрыв транспортно­логистических цепочек и практически всех сложных цепей добавленной стоимости. Страдают все сектора, у которых более­менее протяженные кооперационные связи. Наконец, кризис привел к резкому охлаждению мотивации к инвестициям, как показывают опросы предприятий. Текущие инвестиции (на насущные нужды) осуществляют от 25% до 35% респондентов. А вот в крупные долгосрочные проекты вкладывается не более 10–15% компаний. Это серьезный риск, поскольку затягивание инвестиционной летаргии всегда ведет к стагнации потенциального выпуска.

– Какова ситуация с реальными зарплатами, доходами, качеством жизни россиян?

– По реальным заработным платам официальная статистика обычно запаздывает, пока цифры есть только за май, когда спад в годовом выражении составил 6,1%. С реальными располагаемыми доходами ситуация несколько лучше: за полугодие они упали на 0,8%, а в первом квартале на 1,2%. Ну а качество жизни, естественно, следует за динамикой этих базовых показателей. Абсолютное большинство потребителей перешло на режим экономии, отказавшись от лишних трат. Одновременно происходит восстановление к допандемийному уровню объема потребительского кредитования. Вероятно, по итогам августа он превысит рубеж в 1 трлн рублей. Для банков и макроэкономики это хорошо, но в плане благосостояния граждан сопряжено с рисками, поскольку кредиты рано или поздно придется возвращать. Что касается перспектив, то в 2022 году реальные зарплаты упадут на 3,5–4%, в следующем – примерно на 1%, а доходы – на 6–6,5% в текущем году и на 1–1,5% в 2023­м. Причем дополнительным фактором риска становится возможное увеличение структурной безработицы уже в этом году, что способно поднять общий уровень незанятости на 1–1,5 процентных пункта. Работодатели будут действовать по классической для российского рынка труда схеме: отправлять сотрудников в отпуск без сохранения содержания – в обмен на формальное неувольнение и снижение заработной платы.

– Львиную долю доходов бюджета обеспечивает нефтегазовый экспорт. Каково его будущее в условиях жестких санкций со стороны Европы и США?

– По итогам семи месяцев года доля нефтегазовых доходов в федеральном бюджете составила 46%, что раза в полтора больше, чем было в 2021 году. Это означает, что бюджетные расходы находятся под высоким риском неисполнения. Здесь мы сталкиваемся сразу с несколькими угрозами. Например, в случае с ускоряющимся разворотом нашего сырьевого экспорта на Восток: трубопроводной инфраструктуры мало, а поставки морем зависят от стоимости фрахта и разных санкционных ограничений. Ни в США, ни в Европу российский экспорт уже не восстановится в прежнем объеме. Экономика Китая замедляется: по итогам года рост ВВП едва ли превысит 4%. Индия тоже притормаживает достаточно основательно. А это сейчас два наших главных потребителя. Поэтому нас ждет явное сжатие экспорта. Сейчас спрос на нефть в мире растет, но это временный фактор, напрямую связанный с резким подорожанием газа в Европе. Кроме того, уходя с западных рынков, мы не сокращаем дисконт на восточных: при цене барреля Brent в $97 отечественный сорт Urals стоит $65,3. Очевидно, ценовой ориентир для дружественных потребителей таким и останется.

– Что происходит с отечественной промышленностью? Похоже, сегодня автопром – самая пострадавшая отрасль?

– Серьезные сложности у автопрома начались еще в 2020 году, во время пандемии, когда, в частности, обострился глобальный кризис полупроводников. К февралю 2022 года отрасль толком не восстановилась. А санкции нанесли по ней еще более тяжелый удар, который привел к масштабному разрыву транспортной логистики и производственных цепочек. Ровно в той же ситуации оказались все сектора, где создаются сложные финальные продукты: суда, авиакосмическая техника, станки, оборудование для ТЭК.

Именно здесь проблема импортозамещения обрела самый острый характер. Упования на параллельный импорт не срабатывают в полном объеме. Во­первых, есть потенциальный риск вторичных санкций, во­вторых, есть уже реализовавшийся риск отсутствия послепродажного гарантийного обслуживания. И получается, что вместо импортозамещения мы замещаем поставщиков, очень часто с ухудшением критерия цена–качество.

– Ждет ли Россию тотальный технологический регресс?

– Ну, в 90­е годы страна вряд ли вернется, скорее, откатится в конец нулевых и там застрянет надолго. И я бы не назвал это регрессом, скорее упрощением. Речь идет о переходе на более простые и доступные технологии, в этой реальности мы будем пребывать ближайшие два­три года как минимум. Сегодня мир явно тяготеет к некой геополитической фрагментации, к большему изоляционизму и, в частности, к технологическому суверенитету. Особенно хорошо это видно по действиям Вашингтона и Пекина. Так что рассчитывать на высокотехнологичный импорт из Китая в ближайшие несколько лет не приходится, никакой «клондайк» нам здесь не светит. Структурная трансформация – это абсолютно новые, гораздо более комфортные условия ведения бизнеса. С точки зрения государства они требуют перезагрузки всей промышленной политики, кратного увеличения расходов на НИОКР (научно­исследовательские и опытно­конструкторские работы) и фундаментальную науку. А с точки зрения отдельно взятого бизнесмена это понимание того, с какими тарифами ему придется иметь дело в течение ближайших пяти лет – на водоотведение, газоснабжение, железнодорожные перевозки и так далее. Еще важнее представления о динамике фискальной нагрузки; издержек, связанных с контрольно­надзорными госпрактиками; декриминализации бизнеса.

– В марте Центробанк путем жестких валютных ограничений сумел быстро купировать признаки макроэкономического шока, не дав рухнуть национальной валюте. Но как быть с фактической неконвертируемостью, с нерыночным характером курса рубля?

– Нынешний курс рубля условно конвертируемый, он определяется балансом спроса и предложения на очень узком пространстве. При этом сохраняются некоторые валютные ограничения. Сначала их ввели по полной программе, потом часть отменили, но многое осталось, особенно по операциям на финансовом рынке. А это инфраструктурно завязано на режим валютного курса. И если дальше ужесточать политику рестрикций, мы откатимся лет на 30 назад, получим совершенно другую экономику. В этом смысле очень важен последний доклад ЦБ «Основные направления денежно­кредитной политики», где черным по белому написано: мы будем следовать стратегии плавающего валютного курса. Это четкий ориентир для финансового рынка страны. Важно также, что регулятор упомянул определенные риски, которые несет бизнесу использование неклассических, «дружественных» валют. В чем их оценивать, в каком эквиваленте? Мы можем торговать в национальных валютах, но в строго рыночном контексте, сохраняя стоимостной ориентир в виде доллара или евро. Это выгодно обеим сторонам, как в случае с Турцией: мы ее вывели из­под фактического дефолта, согласившись на оплату в рублях части нашего экспорта.

– Возьмем жизнь среднестатистического россиянина, условно, в январе 2022­го и сейчас. Какие главные изменения в ней произошли?

– Она отличается резко возросшей неопределенностью и усталостью от состояния непреходящей напряженности. Образ будущего размыт. Люди осознают, что впереди перспектива некоего экономического спада. Кого­то это мобилизует, кого­то повергает в уныние, но мало кого оставляет равнодушным. При этом у большинства кратно вырос запрос на коммуникации, что называется, «по всем азимутам», способные сформировать хотя бы минимальное доверие ко дню завтрашнему в самом широком смысле слова.

Георгий Степанов