Вячеслав Самарин Мастер. Философ. Гражданин

Народному художнику России Вячеславу Федоровичу Самарину исполнилось 85 лет. Более полувека назад он приехал в Смоленск. В нашем городе создал свои главные картины, получил всенародное признание, вошел в число лучших современных живописцев Отечества.

Сегодня Вячеслав Самарин – гость «СН».

– Жителем города Смоленска я стал благодаря Владимиру Ельчанинову и Валерию Ласкину, с которыми учился в институте. Я из­за них сюда приехал, но крепкая дружба между нами как­то не сложилась, хотя Ельчанинов всегда был для меня большим авторитетом. Я учился на первом курсе института, а он был на третьем, и я хорошо помню, что когда он шел по факультетскому коридору, вокруг шептали: «Смотри, вон Ельчанинов идет!» Он уже тогда был настоящим художником. Я­то приехал из Якутии, говорил соответственно, и однажды на экзамене преподаватель по истории искусств у меня спросила: «Простите, Вы не из деревни?», на что я с гордостью ответил: «Нет. Я – из поселка!»

Вообще­то я рисовал, сколько себя помню, но всегда считал, что настоящим художником мне не стать. Даже не мечтал об этом и собирался поступать в Хабаровское летное училище. Но поскольку в детстве повредил один глаз, на медкомиссии мне было сказано: в летчики идти даже не думай. Что делать? Решил пойти в художники. Приехал в Москву поступать на худграф педагогического института имени В.И. Ленина, в сторону Суриковского института даже не смотрел. И опять на медкомиссии мне сказали, что художником я быть не могу, поскольку художник должен иметь бинокулярное зрение. И хотя я понимал, что это глупость, червячок сомнения жив до сих пор. Крепко он во мне сидит, и когда что­нибудь не клеится, думаю: наверное, врач была права.

А Володя Ельчанинов, благодаря которому я оказался в Смоленске, он и здесь, и в Союзе художников, и в институте был неформальным лидером. Просто он таким родился. Володя не был карьеристом, понимал, что начальственная должность – это дополнительная нагрузка. Он просто «рулил», сидя в правлении где­то сбоку.

– Вячеслав Федорович, а сегодня Вы ощущаете себя художником?

– Скажу честно, да. Даже хорошим, наверное. Нескромно так говорить, но это правда. Плохим художником быть просто нельзя.

– А когда Вы это поняли?

– Когда стал замечать, что картина – живое существо, когда написал «Рядового Мухина», потом «Дом, которого нет». Это дом, куда не вернулся рядовой Мухин, а сейчас в нем проживает мой Есенин, хоть и в разбитом зеркале, но проживает. Есенин – душа этой деревенской избы. Видите пробоину над рамой, из которой вытекает какая­то бесцветная субстанция? Пуля, убившая Мухина на войне, убивает и его деревню, уже почти убила, и у меня болит душа. Я – городской человек, но это мой родной дом, где всё было настоящим, и мне его очень не хватает. Ничего, кроме луны, от былой жизни там уже не осталось. Спасибо, что я успел его запечатлеть.

– А как этот дом появился в Вашей творческой биографии?

– Когда я серьезно занимался охотой, поехал в Духовщину, чтобы побродить по лесам. Через лес вышел в деревню, и, представьте себе, меня встретил настоящий Мухин – потрясающий мужичок, Божий человек. Он казался немного странноватым, а может быть, ему просто нравилось, что называется, придуриваться, но делал он это талантливо. Мужичок пригласил меня к себе «на огонек», и я понял, что его дом и есть изба рядового Мухина.

– Скажите, Вячеслав Федорович, по большому счету художник – это кто?

– Творец. Правда, в иерархии творцов для меня выше всех стоят поэты. Как написать картину – я знаю, а как из простых слов сложить удивительные строки, которые берут за душу, как у Есенина, не представляю. Вы только послушайте: «Дар поэта – ласкать и карябать, роковая на нем печать. Розу белую с черной жабой я хотел на земле повенчать». И дальше: «Если черти в душе гнездились, значит, ангелы жили в ней». Для меня Есенин – тоже Божий человек. Он – посланник откуда­то свыше, земля таких не рождает.

– Хочу уточнить, Вячеслав Федорович: кистью художника, как и пером поэта, тоже управляют Высшие силы.

– Наверное, но в меньшей степени, чем пером поэтов. Вот есть у меня дружочек Захар Прилепин, подружились мы с ним в интернете, хотя я – просто русский, а он – русский процентов на сто пятьдесят. У русских людей в большинстве своем, к сожалению, нет чувства национальной особенности. Похвальбы у нас нет. Я – русский, ну и что? А у Захара Прилепина чувство национальной гордости за то, что он – русский, зашкаливает. Кстати, Захар тоже почитатель Есенина, книгу о нем написал. У меня эта книга есть с дарственной надписью. Захар мне ее по почте прислал. Мы с ним часто говорим о Есенине. Захар знает много малоизвестных фактов из биографии поэта, которые не вошли в книгу. Но мы с ним расходимся во мнении, как погиб Есенин. Захар убежден, что он покончил жизнь самоубийством, я уверен, что поэта убили. Захар невероятно тонко чувствует поэзию, да и его проза – сродни стихам, такая же точная и афористичная. Он прекрасно владеет словом. Убежден, со временем Захар Прилепин станет большим русским писателем. Очень хотелось бы с ним встретиться, надеюсь, что это произойдет, когда времена станут спокойнее.

– 85 лет – достойный уважения возраст, который позволяет подводить предварительные жизненные итоги. Многое из того, о чем мечталось в молодые годы, сбылось?

– Мне удалось всё, что хотелось сделать. Я даже переживал по этому поводу: всё сделал, и что теперь? Рыбу ловить? Нет. И у меня вдруг родился сюжет, образ, с которого я когда­то начинал – краснорожий от соленого морского ветра помор Бронников на фоне сине­зеленого Белого моря. Хочу написать большую картину.

– Нужно сказать, что образ этот совершенно особенный. Не случайно замечательный наш поэт Евгений Евтушенко во время визита в Смоленск именно им пленился и приобрел эту картину для своей галереи.

– Удивительный человек этот Евгений Александрович Евтушенко. Я счастлив, что меня с ним свела судьба. Смотрите, в свое время он уехал в Америку, достаточно долго преподавал в одном из университетов, а похоронить себя завещал на родине, в России. Как там у Есенина? «Даже пес в хозяйский дом умирать всегда приходит».

– Вячеслав Федорович, всеобщее признание, которого Вы, несомненно, достигли, окрыляет?

– Не кривлю душой – не знаю. Никогда об этом не думал. Конечно, приятно, когда кто­нибудь тебя похвалит, а если восхитится – совсем хорошо, но знаете, в чем печальный парадокс? Добиться признания у зрителей гораздо проще, чем у коллег.

– Но Вы – единственный из смоленских художников удостоены Премии Центрального Федерального округа в области литературы и искусства. 

– Но за эту премию я получил хорошую оплеуху дома, в Смоленске. Из Москвы летел как на крыльях. Но «черный человек», подобный тому, что выглядывает из­за плеча Есенина в «Разбитом зеркале», на собрании назвал меня вором, обманщиком и потребовал, чтобы я вернул деньги государству.

– И кто это был, если не секрет?

– Толик Попов, заслуженный художник России. Царство ему небесное. Хороший художник, но какая­то детская зависть его съедала. Я даже обиды на него не держу. Правда, премия была всего одна, а вот ордена Дружбы удостоены несколько смоленских художников, в том числе и мы с Анатолием Илларионовичем Поповым. А еще я – отличник погранслужбы. В свое время я написал портрет уроженца Смоленской области Героя Советского Союза, генерала армии Вадима Александровича Матросова, который долгое время командовал погранвойсками. Сегодня этот портрет находится в Галерее знаменитых смолян, расположенной на втором этаже Дома областной Администрации.

– Хорошо Вы сказали: «Из Москвы домой, в Смоленск, летел как на крыльях». Что, по столице совсем тоска не гложет?

– Я – москвич, но прикипел душой к Смоленску. Кроме того, когда я уезжал, Москва была русским городом. Сейчас ее русским городом назвать трудно, обычная европейская столица. Я жил в самом центре, на Васильевской улице. Рядом – Зоопарк, Дом Кино, Тишинский рынок, Тверская. Чтобы из такого места уехать, нужно быть круглым идиотом.

– Или очень хорошо относиться к Ельчанинову с Ласкиным…

– Ельчанинов­то меня особо не звал. Ему конкурент был не нужен. А Ласкин часто приезжал ко мне в Москву, не ленился. Я писал диплом, а он стоял рядом и дудел в ухо: «Давай к нам, в Смоленск, я тебя к себе в мастерскую возьму». И я, дурак, соблазнился, но теперь об этом горевать поздно.

– У Вас ведь была возможность вернуться домой, отработав положенный срок согласно распределению, многие так и сделали. Что Вас­то остановило?

– Мастерская. В Москве получить мастерскую очень трудно. Надо куда­то ходить, кого­то просить, а я – человек «никому не кабельный». Вот Вера, моя жена, с которой мы вместе уже 62 года, человек общительный, со всеми легко находит общий язык, а я – нет. Понимаете, все сюжеты моих картин – из жизни людей, ставших мне родными, но я почти ни с кем не поддерживаю связь. У меня есть отвратительная черта – я не пишу писем. Ну что делать? А еще я – самоед, всё время себя грызу. Я – ленивый, без конца переделываю свои работы, правда, не делаю их хуже. Картины – они как дети, за них душа болит. Многое, что я сделал, закуплено музеем, и мне постоянно кажется, что там, в запасниках музея, им темно, тесно и душно, а в мастерской им светло и легко дышится.

Моя самая большая мечта – чтобы когда я уйду, оставили мастерскую за моей семьей, как память о художнике Вячеславе Самарине. Наверное, это очень сложно. Буду обращаться к губернатору и в Союз художников России, потому что на уровне Смоленской организации художников этот вопрос не решить. Помимо всего прочего у меня в мастерской много антикварных вещей хранится. Например, деревянное кресло, в свое время принадлежавшее моему деду. Когда­то знаменитый мастер Шутов изготовил их всего 50 штук на всю Москву. Одно из них приобрел дед. Он был богатым буржуем, имел несколько доходных домов на Васильевской и чугунолитейный завод на Новослободской. Из­за «неправильного» происхождения мой отец не смог поступить в техникум. Образование получил, вернувшись с войны, которую закончил в Берлине. Отец по профессии был инженер, несколько лет по вольному найму работал на Севере, в Якутии. Жила наша семья в поселке Алдан, а в школе, где я учился, преподавали в основном «враги народа» – высокообразованные, интеллигентные люди, учившие нас не только читать, писать и складывать числа, но, в первую очередь, честности, порядочности, достоинству и душевному благородству. В Якутии я окончил десятилетку и получил свою первую награду, которой до сих пор очень горжусь, – почетную грамоту за победу в соревнованиях по стрельбе. Обогнал якутских мальчиков – прирожденных охотников.

– Недавно Вы стали участником культурного события всероссийского масштаба, прошедшего в Москве. Несколько слов об этом, пожалуйста.

– Да. Это была Всероссийская художественная выставка «Грани Победы», прошедшая в Центральном выставочном зале Союза художников России на Крымском Валу. От Смоленской региональной организации Союза художников были приглашены заслуженный художник России Вера Самарина, талантливый, самобытный художник Владимир Еленецкий и я. Хочу заметить, что моя «Страна березового ситца» вернулась из Москвы какой­то обновленной, значительной и философски наполненной.

– Это на ней лежит отблеск успеха, который она имела в столице. И последнее, Вячеслав Федорович. Традиционной персональной юбилейной выставкой когда порадуете смоленских любителей изобразительного искусства?

– В следующем году, ближе к марту. Она пройдет в КВЦ имени Тенишевых. Мне еще будет 85 лет, имею право. Заберу всех своих из запасников музея­заповедника и посмотрю на них, когда они будут вместе и рядом. Очень хочется напоследок увидеть всё, что сделано. Директор музея Тамара Васильевна Орлова мне в этом поможет. Она прекрасный человек, хорошо понимает и ценит художников, глубоко уважает наш труд. Ведь мы, художники, не мыслим себя без картин, в них – вся наша жизнь.

Беседовала Лариса Русова