Вера Самарина: «Я буду рисовать. Замыслы есть»

Гостем очередного выпуска авторской программы Сергея Новикова «Диалоги» (телеканалы «ОТР» и «Регион­67») стала заслуженный художник Российской Федерации, профессор Смоленского государственного университета Вера Евгеньевна Самарина. Предлагаем вашему вниманию газетный вариант этой беседы.

 

– Здравствуйте, Вера Евгеньевна.

– Здравствуйте.

– Вера Евгеньевна, я обычно без всякого повода приглашаю людей, интересен человек – приглашаю, нет – значит нет. Но здесь и повод замечательный – это Ваша выставка, которая называется «Учитель и ученики», и все, кто интересуется искусством, живописью и графикой, конечно, эту выставку посмотрели. Я только один отзыв зачитаю: «Огромное спасибо за выставку. Привлекает и удивляет Ваше особое видение мира, благодаря которому совершенно обыденные, простые вещи приобретают на Ваших полотнах глубокий философский смысл. После Вашей выставки обостряется желание делать что­то хорошее».

– Какие замечательные слова!

– Это только один отзыв. Но в данном случае это еще и выставка Ваших учеников. Их четырнадцать. Это что, все Ваши любимчики?

– Нет. Это – люди близкие мне по духу, я могу так сказать, но в первую очередь – это те, которые защищали у меня диплом по графике, потому что я сама график. Вообще, это выставка графики. Они довольно редко бывают – чистой графики, когда других видов искусства нет. Это всё, что сделано на бумаге. Карандашом, акварелью, гуашью, напечатано – это всё графика. Нельзя сказать, что я не выбирала, конечно, по­думала, кого позвать, позвала вот этих.

– Название выставки имеет еще и вторую часть: «60 лет художественно­графическому факультету». 

– Да, два юбилея: мой возрастной и юбилей худграфа. Как раз 60 лет в прошлом году было. Он с 1960 года существует. Но ничего не удалось отметить в силу разных причин. Первая, конечно, пандемия. А вторая причина, наверное, нежелание. Я думаю, надо было хоть какие­то найти возможности отметить. Это же наш юбилей. Вы даже не представляете, как это начиналось. Три выпускника Московского городского педагогического института имени В.П. Потемкина Ельчанинов, Ласкин и Агеева приехали и при физмате стали создавать факультет. Это же решение правительства было: подготовить квалифицированных специалистов для преподавания рисования, черчения, труда в школах общеобразовательных, художественных, в училищах. Ведь раньше мог и физкультурник вести рисование, кто угодно, хоть завхоз.

– Через два года и Вы присоединились к этим преподавателям.

– Да, мы приехали через два года, так называемый московский десант. В том числе Виталий Натанович Петров, который потом стал президентом Красноярской академии художеств, выпускник Суриковского института, Вячеслав Иванович Смирнов – выпускник Суриковского, мы с Вячеславом Самариным, Людмила Ельчанинова. Приехали специалисты, которые и сами много умели, и такой задор там был.

– Остались только Вы в преподавателях?

– Да, к сожалению, осталась одна я. Мы долго с Юрием Ивановичем Преображенским работали, а потом он ушел.

– Вера Евгеньевна, в городе мы нередко встречаемся, а в этой программе встречались с Вами аж 15 лет назад.

– Да…

– И я тогда Вам задал не очень корректный вопрос: а нужен ли вообще художественно­графический факультет в Смоленске? Давайте послушаем, что Вы тогда ответили.

«Вы знаете, я его так люблю, что его нужность я ощущаю всё время, не потому, что я что­то хочу Вам в противовес сказать. Он нужен, потому что, во­первых, развитие человека идет всё же через интеллект, часто через способности художественные. Во­вторых, наш смоленский Союз художников на 90 процентов состоит из выпускников нашего худграфа, то есть в какой­то степени – это еще и кузница художников, которые всё равно нужны, как бы к художникам ни относились. А потом, Вы знаете, всё же люди, которые побывали на худграфе, – они немножечко другие, они по­другому жизнь воспринимают».

Что­то добавить через 15 лет есть?

– Это в самом деле так, конечно. Но время другое, один интернет чего стоит! Да и люди другие, но, тем не менее, роль худграфа велика до сих пор. Что меня тревожит сегодня? За 15 лет изменилась политика, страна изменилась, и, естественно, идеология, мировосприятие изменились. Появились другие ценности. Буквально на той неделе я провела мастер­класс на своей выставке. Пришли детишки восьмилетние из второго класса платной школы, привилегированные дети, с учителями, такие толковые. Я решила дать тему «Птица счастья», наводящие дала ответы, ну, мол, какое счастье – кто­то хочет иметь сестренку, кто­то – братика, кто­то – кошку, кто­то – собаку. Я им всё рассказала, про любое счастье. Рисует девочка зеленую птицу. «Почему, – я говорю, – она у тебя зеленая?» – «Она из долларов состоит». И потом на рисунке полетели доллары. Мальчик сотенные купюры нарисовал. А еще один, совсем малюсенький… «Что у тебя за ящичек?» – «А это банкомат». Представляете, восьмилетние дети! Когда мы с Ольгой Владимировной Окуневой поговорили, она сказала, что об этом надо говорить и кричать. Что кричать? Дети в такой среде сейчас растут. Никуда не денешься. У них интернет, они уже были в Италии, в Испании. Конечно, для них банкомат – близкий друг. Какой там аист и какие там курочки.

– И, наверное, изменить что­то всё­таки сложно…

– Сложно.

– А с другой стороны, вспомним Окуджаву: «Не оставляйте усилий, маэстро». Всё­таки капля точит, Вера Евгеньевна, и камень, поэтому Вы не опускайте руки.

– А я уже опускаю. Я опускаю еще из­за этой пандемии. Она угробила почти на два года наше образование. Вообще это особый разговор. Я об этом пытаюсь говорить, но как­то все спокойно относятся. Ведь это же потерянное поколение!

– Как­то порой забывается, что худграф готовит преподавателей рисования для школ, трудовиков. Так вот, хоть какой­то процент попадает в школы?

– Начну с того, что благодаря худграфу появились художественные школы. Все преподаватели в художественных школах – это наши выпускники, они преподают во всех маленьких городах. Художественные школы –
это наша заслуга. А общеобразовательные школы – там похуже, конечно, потому что очень мало часов. Ликвидировали черчение, сейчас его нет, были труды, сейчас их нет, где­то начинают восстанавливаться, а раньше ведь столярные станки стояли во всех школах. У нас был такой преподаватель Анатолий Михайлович Юразов, может быть, Вы слышали. Замечательный человек.

– Мастер на все руки.

– Кулибин настоящий. Он, например, из старой стиральной машины сделал точильный станок и на двух маленьких колесиках с Поповки пешком вез его в институт, чтобы не выбрасывать эту машину. Он всё изобретал, он горел этим. И были труды в школах, и были такие трудовики!

– А сейчас в школах рисование осталось?

– В некоторых осталось.

– Я хочу привести Вам цитату Валерия Брюсова, известного поэта и публициста: «Кто не родился поэтом, тот им никогда не станет, сколько бы к тому ни стремился, сколько бы труда ни потратил». Если говорить о художниках, к художникам это относится?

– Относится обязательно.

– Научиться нельзя? Надо родиться?

– Понимаете, ремесленником можно стать, а вот человеком творческим, художником – вряд ли. Надо иметь этот запал внутри, талант. Если его нет – беда. У этих людей равнодушие в глазах сразу видно. Вот сидят дети, я по глазам вижу: один воспринимает, что я говорю, а другому – глухо, не нужно это ему.

– Вы говорили, что конкурс еще сохранился.

– Сейчас нет. У нас был конкурс самый большой – четыре человека на место. И парни были. А сейчас у нас учатся одни девочки. Это катастрофа. Мальчики, если бывают, то очень редко.

– А на дизайн приходят мальчики?

– У нас сейчас один дизайн остался – графический. Если наберут платную подгруппу, это 15 человек, не меньше, а плата у нас 200 тысяч в год, достаточно большая для Смоленска, то будет это, а преподаватели – они есть, есть хорошие специалисты, дизайнеры.

– Вы ощущаете, что с высшим образованием происходит что­то не очень хорошее в масштабах страны? Это касается, естественно, не только худ­рафа.

– Естественно.

– Вся эта Болонская система.

– Эта система всё начала рушить. Потом возможность поступать в пять­шесть вузов – это всё превратилось в какое­то коммерческое мероприятие.

– Речь о призвании уже не идет.

– Нет, лишь бы  куда­нибудь… И, конечно, Москва с Питером много забирают.

– Вера Евгеньевна, я часто задаю вопрос про 90­е годы. Я задаю его предпринимателям, чиновникам, руководителям предприятий. Я хочу с Вами поговорить на эту тему. Как Вам вспоминаются эти 90­е годы, которые одни ругают, а другие оценивают положительно?

– Мы привыкли к той системе советской, и в ней было очень много хорошего.  У нас покупали работы Министерство культуры СССР, Министерство культуры РСФСР, Союз художников… То есть мы знали, что наши труды не пропадут. А 90­е для нас – это  разруха, потому что мало того, что ничего не покупают, ничего и не заказывают… Ведь были договоры, допустим, на серию работ для какого­нибудь колхоза. Но при этом никто не халтурил, все рисовали честно, и это была какая­то поддержка. А потом, когда это всё разрушилось…

– Минуточку. Так до того, как всё разрушилось, Вячеслав Федорович много настрадался в советское время, и с Мухиным со своим, и с картиной «Мои».

– Он настрадался, но в результате у него всё купили. Вот что самое интересное.

– Сначала обругали, потом купили.

– Да, а потом, когда всё как обрубило…

– Но эйфория и вера в Ельцина была сильная, правда?

– Что Вы! Не то слово. Я звонила маме по телефону раза три (мама в Москве жила) и говорила: «Мама, только ты не перепутай. За Ельцина голосуй». Я хорошо помню свои дурацкие слова, но я действительно искренне их говорила. Мы думали, что всё будет хорошо. Предугадать же было сложно.

– Получилось, что получилось.

– Да… Наш художник Юра Шутов, который сейчас в Германии живет, посмотрел как­то задумчиво в окно и говорит: «Вот мой худсовет и выставком идет по улице. Если есть у него деньги, он купит, а нет денег – не купит». Вот во что это всё превратилось, поэтому об уровне искусства тогда и сейчас можно определенно сказать: стало хуже. Однозначно.

– Я спросил про 90­е годы, а мы с Вами 15 лет назад встречались, как я уже сказал, в 2006 году. Напомню, что это уже не ельцинские, а путинские годы. Но вот что Вы говорите, тем не менее, давайте послушаем.

«Почему­то вот всё интеллектуальное сейчас упало. Остальное поднялось. Появилась какая­то ненужность нашей профессии. Вот она ощутима. Пошли на рынок торговать многие наши студенты и выпускники. Это обидно. Это тоже один из показателей того, что искусство… Ненужные мы.  Вот Слава у меня картинщик, который пишет всю жизнь картины, причем картины не простые, а которые заставляют думать. А сейчас искусство не требуется такое, которое заставляет думать. Оно чисто созерцательное, оформительское. А настоящее искусство никому не нужно, потому что появился новый зритель, плохо, дурно воспитанный. Третьяковы еще не появились, которые дадут другую оценку нашего теперешнего труда, а тому зрителю, который идет по улице или который просто богат, но не образован, это не нужно.

– Что делать?

– Воспитывать людей надо, конечно».

Пятнадцать лет прошло. У нас по­прежнему Путин, я напоминаю. И что? Лучше стало?

– Могу повторить слово в слово всё то же самое. Надо воспитывать, а воспитанных людей становится меньше, благодаря всему тому, что происходит вокруг. Я про детей рассказала не зря. Они вырастут и пойдут в Третьяковку? Нет. Меня сейчас не пускают в институт, я – 65+. Меня не пускают, их никуда не пускают. Как их воспитать? Вот и работают они продавцами… У меня выпускница графического дизайна с 6­летним образованием, неглупая девочка, в секонд­хенде работает. В банках очень многие работают.

– Ну отрадно всё­таки, что появился КВЦ имени Тенишевых. Пятнадцать лет назад его не было.

– Это такой подарок! Правда его обзывали и кастрюлей, и чем только не называли…

– …водонапорной башней.

– Да. И не туда двери идут. Нет, слава богу, всё разумно, всё хорошо, на нужном месте. И посмотрите, какой центр культуры: университет, дальше – монастырь и храм искусств. Издержки везде бывают, но вообще здание очень хорошее, проект хороший, идея хорошая. Два этажа выставочных площадей, причем оборудованы достаточно современно, я имею в виду и свет, можно и фильм показать, и спектакль, на открытии моей выставки девушка пела, всё хорошо. Так что я считаю, это нам подарок от города и области  замечательный.

– Хорошо. А как сейчас обстоит дело с мастерскими у художников?

– Художников становится меньше, которые бы имели мастерские.

– Кто решает вопрос, дать или не дать мастерскую?

– Правление Союза художников. Единственное, что мы платим за это деньги, естественно.

– Всё равно платите?

– Конечно, мы арендаторы. У нас с Самариным мастерская в Доме художника, то есть мы арендуем у Союза художников. А другие просто в ЖЭКах.

– Если я художник, хочу организовать выставку, я что должен сделать?

– Во­первых, мы всё же предпочтение отдаем членам Союза. Если человек пришел со стороны, то нам надо подумать. Но любой человек, который бы хотел, пишет заявление в правление с просьбой разрешить. Чем это объясняется? Помещение занято – не занято. Время устраивает – не устраивает. Все не любят лето, хотя вроде тепло­светло, а все уезжают, никому не нужна выставка. А художник не может работать, как писатель – в стол. Нам надо, чтобы видели. Вот я сейчас так радуюсь, что идет выставка. Хоть кто­то увидит. Пусть небольшая посещаемость из­за пандемии. Я всегда прихожу на выставки, хочу поговорить. Я веду просветительскую работу.

– Вера Евгеньевна, а Вы легко можете сказать человеку, уже члену Союза художников, что плохо вот это, не получилось у тебя.

– Нет. Я очень стеснительный человек. Когда бывает выставком, мне хочется иногда сказать: плохо! Когда приносят какое­то барахло. Но не говорю.

– Ну так Вы же тогда, получается, потакаете псевдоискусству?

– Бывает. Кто­то потакает, потому что девочка красивая, давайте возьмем работку у нее, кому­то в Союз вступать, давайте возьмем работу.

– Планка снизилась в любом случае?

– Снизилась. Во­первых, исчезли картинщики. У нас картинщики кто был? Ласкин, Ельчанинов, Преображенский.

– Самарин.

– Самарин, несомненно, но он сейчас остался один картинщик.

– Разъясним: картинщик – это тот, который пишет большое полотно.

– Ну достаточно большое, сюжетное…

– Красками…

– И с какими­то нагрузками эмоциональными. То есть сюжетные, эмоциональные, композиционные, сложные картины.

– Картинщиков мало, а Вы в этом смысле хорошо устроились. Потому что графика всё­таки требует меньше технических затрат…

– Устроилась, да (смеется).

– Добились, несомненно, выдающихся результатов, но всё же графика более удобна.

– Почему графика? Всё объяснимо. Это более мобильное искусство. Я начинала с того, что на коленях рисовала. Я вообще человек такой непритязательный, мне большая мастерская не нужна. Когда мы со студентами едем на пленэр, то берем с собой всю одежду, зонты, шапки, тапки… Едем на целый день, чтобы не возвращаться. И всё это носим на себе. Когда рисовать, разложим на земле. Кто на камушек сядет, кто на свой стульчик маленький. То есть графикой легко так заниматься. А Славе, живописцу, нужна мастерская. У него картины большие, размышления бесконечные. Я не размышляю. Хотя нет. Неправильно сказала. Я всегда студентам говорю: вы вначале должны увидеть, потом удивиться, а потом взять карандаш в руки.

– Я знаю Ваши серии «Уходящая деревня», «Память», «Хлеб». Это же не просто так. Это как раз таки плод глубоких размышлений, как я понимаю. И это же целые серии рисунков.

– Серия – это раскадровка событий идет. Как я всегда в пример привожу «Боярыню Морозову» Сурикова: там и урядник, и юродивый, и боярыня, и стражники, и кого там только нет, все сословия представлены в картине. Она шестиметровая. А что сделаешь на листе 50 на 50? Мало. И поэтому идет раскадровка событий. Это иногда очень здорово получается. Я рисую одно, тот же «Хлеб», а мне уже хочется следующий, следующий.

– Так рисуйте, а чего же Вы бросили?

– Я буду рисовать. Замыслы еще кое­какие остались.

– Вера Евгеньевна, а сколько сейчас членов в смоленской организации Союза художников?

– Было 102.

– Много уж очень.

– Набрали молодежь.

– Не хочу никого обижать, но на Смоленск 102 человека, прямо скажем, много. Чем зарабатывают члены Союза?

– Большая часть преподает.

– В художественных школах?

– Да, в художественных школах, в студиях. Частные сейчас школы стали открывать. Мои студенты занимаются лубком, плетут, у них своя студия народного творчества, это тоже наши. На Бакунина Центр есть, там тоже наши. В магазинах работают.

– Как было отрадно, когда Евгений Евтушенко купил картину Вячеслава Федоровича Самарина. Спасибо и Виктору Яковлевичу Деренковскому. Но кто­то покупает сейчас?

– Покупают. В наш салон на Большой Советской не ходят, никак не могу понять, почему. У нас вроде так хорошо. Не идут. А вот в салоне при КВЦ продают. Ни я, ни Слава не носим туда свои работы. Я работаю в институте, правда, на полставки.

– И пенсия хорошая…

– Ну ничего. И Славе тоже Путин подкидывает раз в год, как народному художнику. Это поддержка.

– Вера Евгеньевна, я хочу закончить нашу беседу словами Леонида Кузьмина, известного смоленского поэта, которого тоже очень люблю: «Когда Самариных я вижу, не нужно Рима и Парижа. Друзья, вглядитесь в эти лица. Смоленск – духовная столица». Я считаю, что Вы, такие, как Вы,  определяете лицо Смоленска, вообще России. Не эта попсовая или блогерская шушера, а такие люди, как Вы, составляют элиту общества. Хочу пожелать здоровья и Вам, и Вашему замечательному Вячеславу Федоровичу. И пожалуйста, не оставляйте усилий. Ученики учениками, но Вы нам еще нужны как творец, поэтому, пожалуйста, побольше новых работ.

– Спасибо Вам большое.

P.S. Видеоверсию беседы смотрите на сайте газеты «Смоленские новости» в разделе «Видео».