Олеся Кравченко: «Смоленская публика интеллигентная и воспитанная»

Гостем очередного выпуска авторской программы Сергея Новикова «Диалоги» (телеканалы «ОТР» и «Регион­67») стала известный российский музыкант, педагог, лауреат международных конкурсов органной музыки Олеся Кравченко. Предлагаем вашему вниманию газетный вариант этой беседы.

– Здравствуйте, Олеся Васильевна.

– Здравствуйте.

– Я Вас приветствую в программе «Диалоги». Очень рад нашей встрече, потому что в этой программе побывало много музыкантов, в том числе и великих, но так, чтобы мастер органной музыки – это впервые. Да еще такая красивая женщина. А вообще женщины, играющие на органе, – это достаточно редкое явление?

– Я бы сказала, что со временем это стало довольно частым явлением. Сейчас учатся играть на органе примерно поровну девочек и мальчиков. Концертируют, я бы даже сказала, больше девушек.

– Как рано Вы поняли, что музыка – это Ваше призвание, Ваша судьба?

– Наверное, с раннего детства, примерно с семи лет. Причем это было большим сюрпризом для моих родителей, которые к музыке не имели никакого отношения. И мне в принципе было всё равно, чем заниматься, я хотела и на арфе играть, и на фортепиано, и петь. В результате я поступила в музыкальную школу на фортепиано, затем в музыкальное училище имени Ипполитова­Иванова на теорию музыки. И вот уже где­то на втором курсе совершенно случайный образом узнала, что в Москве есть возможность учиться на таком инструменте, как орган. Его я, конечно, слышала пару раз в исполнении Гарри Гродберга. Но послушала, восхитилась, и на этом всё. А тут, когда появилась возможность именно учиться, я поняла, что это то, чего я искала и чем хотела заниматься.

– Вот хочет смоленский парень или девушка, окончившие музыкальное училище, научиться играть на органе, куда Вы им посоветуете поступать?

– Окончившим музыкальное училище?

– Ну, допустим, человек по фортепиано окончил, как Вы, и вдруг услышал Олесю Кравченко и понял, что вот это то, оказывается, о чем он мечтал.

– Еще в то время, когда я начинала учиться на органе, пожалуй, были возможны такие пути, минуя училище, сразу поступить в консерваторию или в какой­то вуз. Сейчас более­менее наладилась система: школа­училище­консерватория.

– То есть начинать надо прямо со школы?

– Желательно хотя бы в училище уже поступать на орган, а это значит Мерзляковское, если в Москве, Гнесинское училище и т.д., потому что потом будет сложно.

– Орган в представлении большинства наших телезрителей – это что­то такое в соборе очень большое, сверкающее, невидимое. Я, кстати, помню свои впечатления, когда в Пицунде в церкви – не знаю, есть он сейчас или нет – я слушал орган, и, конечно, я там куда­то «улетел», и такое со мной случилось впервые на музыкальном представлении. Я понимаю, что органы бывают разные – и маленькие, и большие. Я не могу на профессиональном языке это объяснить, но есть ли тот элемент, который обязательно должен быть, чтобы инструмент назвали органом, какой­то единый для всех?

– Хороший вопрос. Что такое орган? Орган – это звучащие трубы, которые приводятся в движение нажатием на клавишу. Должно быть несколько клавиатур для рук, должна быть педальная клавиатура и должны быть трубы или их имитация, как в современных электронных органах.

– Есть и так называемый филармонический орган, да?

– Филармонический орган в принципе ничем не отличается от церковного, кроме того, что он находится в совершенно другом акустическом пространстве и, скорее всего, там не будет того эха, той реверберации, того звучания, после того как ты уже отжал клавишу, которые есть в церквях, соборах больших. Чем больше собор, тем дольше звучит орган, после того как ты прекращаешь на нем играть. И в этом, конечно, такая настоящая прелесть и красота органа. Вот этот продолжающийся звук. Его, как правило, в филармонических залах нет, хотя мастера стремятся как­то улучшить ситуацию, например, в Светлановском зале Дома музыки была придумана искусственная акустика, которая немножко украсила орган, потому что иначе в зале без акустики он звучит, конечно, красиво, но суховато.

– Дилетантский вопрос. Вы говорите – звук продолжается, но это если конечный звук, то пусть он продолжается, а если звук на звук как­то накладывается…

– Вот так мы и живем. Главная задача органиста – каким­то образом не только нажать звук, а понять, когда он должен закончиться. Чтобы как можно яснее была звуковая ткань, вы должны управлять именно с конкретным органом, с его акустикой. В этом и заключается сложность и мастерство музыканта.

– Можно ли сказать, что на фортепиано в принципе может научиться любой, имеющий какие­то способности, а на органе нет?

– Я не согласна, что на фортепиано может научиться любой, но орган, конечно, сложнее, там координационная задача крайне важна, потому что игра ногами накладывает очень большой отпечаток.

– Я про ноги и хотел спросить. Это уже совсем усложняет, мне кажется.

– Да, это непросто. Как раз это одна из самых больших проблем, с которыми я сталкиваюсь при работе с детьми. Как говорил Бах – кто будет играть столько же, сколько и я, достигнет того же. Дети этого, увы, не понимают, поэтому многие учат домашний материал дома на фортепиано, а потом приходят в класс и мне говорят – ой, у меня дома так всё замечательно получалось, а тут нет. А просто нужно обязательно отрабатывать вот эти координационные моменты между руками, ногами и головой.

– Орган купить – это дорого?

– Смотря с чем сравнивать.

– С тем же фортепиано.

– Фортепиано сейчас в основном берут бесплатно. Их отдают. Но допустим, если сравнить электронное фортепиано с электронным органом домашним, это примерно одна ценовая категория. Ученики мои периодически покупают органы, и если они занимаются дома на своем инструменте, это всегда слышно.

– Сколько стоит примерно?          

– Сейчас всё подорожало, поэтому от 600–700 тысяч рублей. Новый инструмент. Но можно купить и подержанные. В общем, это задача выполнима для тех, кто хочет.

– Самый большой орган, я читал, в Соединенных Штатах Америки. А у нас? И что Вы можете сказать о смоленском органе?

– За звание самого большого органа в России борются несколько органов. Это орган зала «Зарядье», орган Дома музыки и орган Калининграда в соборе на острове Канта. Так вот, самый большой орган в России – всё­таки в Калининграде. Самый тяжелый орган России по своей массе – в Доме музыки.

– А самый тяжелый это не значит самый лучший?

– Нет, но вес органа определяется трубами. В Доме музыки почему особый этот орган? Там есть труба длиной 64 фута, которая называется «Голос кита». То есть у нее очень низкие частоты и это придает общему звучанию органа совершенно особую выразительность, и этим не могут похвастаться ни Калининград, ни Зарядье. Что касается органа в Смоленской филармонии, это электронный орган голландской фирмы «Content». Эта фирма не так давно появилась у нас в России, но я c ней очень хорошо знакома, потому что какое­то время назад я тоже приобрела себе орган этой фирмы. И он сейчас стоит в Москве, в Музее военной формы, и на нем регулярно проходят концерты. В общем, это инструмент современный, с большим количеством колористических возможностей. Он считается одним из неплохих инструментов.

– Телезрители сделали вывод, что Олеся Васильевна зарабатывает неплохо. А я вот о чем подумал: голландская фирма, а у нас санкции… А ведь в органах тоже выходят из строя какие­то части, и нужны запасные. И что же теперь?

– Не спрашивайте. Об этом мы боимся думать. Это проблема.

– Китайские не подойдут?

– Нет, но наши люди, конечно, найдут выход из любой ситуации. И как раз представителю фирмы «Content» в России как­то получается привозить сюда еще органы, это очень сложно, но что делать…

– Вообще, если говорить о санкциях, то это тяжелейший удар, в данном случае, по органному искусству, я так думаю, связанный с тем, что Вы не можете уже выезжать на гастроли ни в Европу, ни в Соединенные Штаты. И они не могут к нам приезжать. Это серьезные последствия повлечет за собой?

– Я думаю, что последствия будут. Какие они будут – положительные или отрицательные, сложно сказать. Время покажет. Но я знаю точно, что в нашей стране интерес к органному искусству, именно к концертному органному искусству, он уже сейчас гораздо выше, чем в Европе. Про Соединенные Штаты Америки не буду говорить, всё­таки там тоже концертное исполнительство на довольно высоком уровне.

– Там тысячи залов, которые только для классической музыки.

– Да, и органы строятся во многих концертных залах. В Европе это в первую очередь всё­таки церковный инструмент, а церковь переживает не самые лучшие времена, и интерес к органной музыке гораздо ниже, чем у нас. И, слава Богу, что за последние примерно 20 лет мы всё­таки имели возможность ездить и обмениваться опытом с зарубежными музыкантами. Я думаю, что какое время мы просуществуем, но обмен опытом необходим, конечно. «YouTube» не заблокирован у нас пока, мы можем слушать их, они – нас. Общение, я надеюсь, как­то будет происходить, потому что это одно из обязательных условий полноценного развития.

– Да, вся трагедия в том, что мое­то поколение точно не доживет до лучших времен, Ваше – тоже сомневаюсь. Ну надежда умирает последней. Давайте про орган. Вот когда говорят о скрипке, то это Страдивари, Гварнери, а если параллель провести – есть такие органы, которые прямо орган­органычи?

– Конечно. Если говорить о французских органах, то это, конечно же, органы французского мастера Аристида Кавайе­Коля. Подобный орган находится в Notre­Dame de Paris. Есть такой орган и в Большом зале Московской консерватории. Он сохранился в первозданном виде, и буквально несколько лет назад была его реконструкция. Это, конечно, уникальное явление, что у нас есть такой грандиозный инструмент, который сохранил абсолютно в первоначальном виде свое лицо. Любой органист услышит, что это орган Кавайе­Коля. Они звучат совершенно по­особенному, очень благородно, красиво, и обладают особыми техническими характеристиками.

– И цены они не имеют.

– Не имеют. Я могу сказать, что я играла в консерватории в Амстердаме на органе Кавайе­Коля, я играла в Notre­Dame de Paris. Механика этих органов тяжелая. Там нужно обладать определенной мышечной массой и навыками, чтобы с ним справиться. Но они великолепны. Если говорить о немецких органах, то аналог Страдивари, наверное, это Зильберман. Это целое органное семейство немецких мастеров. На органах подобного плана играл Иоганн Себастьян Бах. И он для них писал. Кстати, в России есть копия одного из органов Зильбермана, она находится в Санкт­Петербурге в финской церкви Святой Марии. И я каждому начинающему органисту как раз могла бы посоветовать поиграть на этом инструменте. Он восстановлен, воспроизведен в том виде, в котором изначально был построен, а это особого вида педальная клавиатура, это укороченный диапазон клавиатур для рук, это строй особый. В общем, это очень большое удовольствие.

– Вы сказали о мышечной массе, значит, Вы утро с зарядки начинаете?

– Вы подсматривали за мной?

– А перед концертом надо какие­то упражнения делать?

– Нет, это уже не поможет.

– Когда мы говорим «органная музыка», конечно, Иоганн Себастьян Бах – это первое, что приходит в голову. Даже тот, кто ничего не понимает в музыке, конечно, слышал. Хотя он был оценен по­настоящему уже после смерти. Но я знаю, что писали для органа и другие композиторы – Мендельсон, Глазунов, Гайдн… Я с удивлением узнал, что еще и Микаэл Таривердиев писал для органа, и даже сейчас проходит органный конкурс имени Таривердиева.

– В Калининграде. Я не могу точно сказать, сколько ему лет, но это конкурс уже со своей историей, и он имеет статус международного. И в этом году он тоже будет проходить, я не знаю, как им это удастся.

– Ну Белоруссию пригласили, вот уже и международный.

А Вы органную музыку Таривердиева не исполняете?

– Исполняю. У него довольно внушительный органный репертуар, симфонии органные. Я играла несколько его произведений, может быть, я не так сильно погружалась в эту музыку, но она интересная, самобытная.

– Но Бах всё равно вне конкуренции?

– Бах – мой любимый композитор. Я играю много его музыки. Но я люблю и современную музыку. Наверное, я всеядная. Люблю и романтиков, и Брамса, и Мендельсона. Люблю играть приложения, транскрипции органные, но Бах мне, видимо, как­то даже физически необходим, потому что он настолько гармоничен и настолько действует на всех – и на слушателей, и на музыканта, который его играет.

– Что такое в нем?

– Гениальность. У него всё на какой­то, видимо, точке золотого сечения. Таких других нет. Я не встречала.

– Итальянскому композитору Тициано Бедетти Вы так понравились, что он даже посвятил Вам «Венецианский лабиринт». Я правильно сказал?

– Да. Не только.

– Как это всё получилось?

– Получилось всё благодаря интернету. Я довольно долго играю в ансамбле с арфой. Сейчас у меня замечательная арфистка, напарница Надежда Сергеева. Очень много инструментов хорошо сочетается с органом, и, как говорила мой педагог в консерватории Наталья Николаевна Гуреева­Ведерникова, нужно играть ансамбли, потому что публике концерты чистой органной музыки сложно воспринимать. Для этого нужно быть погруженным в эту культуру. И я, как прилежная ученица, стала искать ансамбли интересные, и мы начали сотрудничать с арфисткой, и встал, конечно, вопрос репертуара, потому что для органа с арфой написано всего 2­3 произведения. Я очень активный пользователь интернета. Я перелопатила огромное количество литературы и нашла произведение Тициано Бедетти «Венецианская ДНК». Композитор живет недалеко от Венеции, очень много музыки связано с этим регионом. Написано оно было для гитары и фортепиано. Мы посмотрели и поняли, что мы сделаем его вариант для органа и арфы. У композитора мы, конечно, разрешения не спрашивали.

– Ну в России это не принято …

– Но ноты были выложены в свободном доступе. И вот кто­то сделал запись этого исполнения. И Тициано нашел его в «YouTube», услышал, ему очень понравилось, и с тех пор мы с ним дружим.

– Сколько ему лет?

– 42–43.

– Так он совсем молодой. Тогда у вас еще многое впереди.

– Он написал конкретно для меня с Надеждой уже целый цикл из двадцати четырех пьес «Венецианский карнавал», уже непосредственно для арфы и органа, и уже много концертов, туров было по России с этим произведением.

– Ну дай Бог, чтобы опять же нынешняя обстановка не повлияла на ваши отношения. Вот Вы заговорили о том, что вы часто в дуэте с другим инструментом – флейтой, арфой. А почему Вы не назвали Антона Паисова?

– Просто не успела.

– Он по­прежнему Ваш муж?

– Да.

– Цитата. «Никогда артисты, художники не должны соединяться браком. Каждый художник, писатель, артист любит лишь свое искусство. Весь поглощен лишь им. Какая же может тут быть взаимная любовь супружеская?» – сказал Антон Павлович Чехов.

– Он прав. Я абсолютно так же думала в свои юные годы и принципиально не хотела связывать свою жизнь с музыкантом, но Господь распорядился совершенно по­другому. И нам сложно может быть в какие­то моменты, тем более что Антон несколько лет назад решил расширить свой профессиональный багаж. Он окончил Московскую консерваторию как симфонический дирижер. Но Вы понимаете, что с симфоническим дирижером жить гораздо сложнее, чем с флейтистом. А он очень хороший флейтист, но у него нет так много времени сейчас, чтобы нам гастролировать. Но однако же именно с ним я приезжала в Смоленск. В этом сезоне мы съездили в Волгоград, сыграли с ним концерт. У нас уже два диска изданы как раз из произведений Баха. Я думаю, что здесь мы нашли какое­то равновесие, устраивающее всех.

– Бедствие артистической семьи всегда – это ревность: вот кто­то вырвался вперед, а у кого­то не получается. Масса примеров, когда такие конфликты.

– Я спокойно отдаю первенство мужу. Я в этом плане не такой амбициозный человек.

– А Вы дорогой исполнитель?

– В общем­то да.

– Это Вы определяете гонорар или кто­то?

– Дело в том, что я дорогой исполнитель, но я не зазнаюсь и понимаю, в каких ситуациях можно просить больше или меньше. Я вполне спокойно могу сыграть и бесплатно, если чувствую в этом необходимость и если есть такой интерес у организаторов, которые абсолютно не имеют другой возможности. Конечно, я сыграю бесплатно.

– Вот говорят – российская фортепианная школа или скрипичная, а существует уже какая­то органная российская школа или здесь всё­таки больше космополитизма?

– Она формируется, и я думаю, что вот еще немножко – и мы сможем говорить о российской органной школе. Очень много уже сделано, и с методической точки зрения тоже. И так как я и мои ученики участвуют в международных конкурсах, и я слежу тоже за этим направлением деятельности, я слышу детей из Европы, играющих на органе, и могу сказать, что на уровне музыкальной школы российские дети очень сильные. Так что я надеюсь, что это всё будет развиваться, посмотрим.

– Знаете, есть такое выражение: «Художника губят не власти, а коллеги». Вы понимаете, о чем я?

– Конечно.

– Ну и как у Вас лично?

– У меня лично сложно. Было бы глупо, наверное, говорить, что у меня всё просто, меня все так любят и желают мне больших успехов. Но, с другой стороны, я счастливый человек, потому что у меня есть преданные друзья, в том числе и мои коллеги. Опять же, бывают разные ситуации, иногда бывает непросто, но, видимо, я уж очень люблю то, чем занимаюсь. Как­то это переживаешь, преодолеваешь, идешь дальше.

– Как рассказывают балетные, там стекло битое в пуанты насыпают, а здесь только если сплетни?

– Я думаю, что в России сплетни – это очень действенное оружие.

– А сейчас у нас и доносы в чести.

– Начинаются, да…

– Что помогает?

– Не зацикливаться на этом, не думать об этом. Делать свое дело. И если это дело правильное, то всё будет хорошо.

– Публика, когда начали гастролировать и сейчас, – тут тренд какой? Хуже, лучше, глупее, умнее, терпимее?

– Наша публика благодарная очень. Иногда меня организаторы упрекали в том, что я подбирала очень сложный репертуар для моих концертов. Например, у меня был постоянный дуэт с саксофоном, и мы с ним играли только современную музыку. Это музыка не простая. Однако же я удивлялась каждый раз, что люди слушают это с большим удовольствием и что­то свое понимают. Но есть и другая тенденция: легкая музыка завоевывает очень большое пространство. Это проблема. Для меня, конечно, проблема тоже большая, потому что и организаторы в своих целях хотят слышать эту музыку. Но мы будем бороться. Всё­таки я за классику.

– А в органной музыке есть то, что называется шлягер или хит, как, например, увертюра к «Руслану и Людмиле», которая всегда будет на ура, или «Хабанера» из оперы «Кармен»? Есть нечто подобное?

– Очень мало. Люди знают «Токката и фуга ре минор» Баха. Я думаю, что в целом – всё. Я часто гастролирую, езжу в аэропорты на такси. Таксисты – мои лучшие друзья последние годы, и я понимаю, что они знают классическую музыку. И очень часто это или Вивальди, или «Токката и фуга ре минор» – это один из тех хитов, который знают все.

– Я хочу верить, что наша смоленская публика тоже благодарная и тоже Вас любит, тем более что Вы не впервые уже здесь.

– Я в этом уже имела возможность убедиться. Мы привозили в Смоленск две программы и в одной из них я играла современные произведения. Например, Ада Ваммеса, голландского композитора, и с удовольствием поняла, что смоленская публика интеллигентная, воспитанная.

– Спасибо вам, Олеся, большое. Я желаю, конечно, всяческих успехов и почаще приезжайте в Смоленск.

– Спасибо большое. С удовольствием.

P.S. Видеоверсию беседы смотрите на сайте газеты «Смоленские новости» в разделе «Видео».