Светослав от слова «свет»

Гостем очередного выпуска авторской программы Сергея Новикова «Диалоги» (телеканалы «ОТР» и «Регион­67») стал член Союза художников Российской Федерации Светослав Арайс. Предлагаем вашему вниманию газетный вариант этой беседы.

– Здравствуйте, Светослав Олегович.

– Здравствуйте.

– Я Вас приветствую в программе «Диалоги». Очень рад с Вами познакомиться, потому что давно слежу за Вашим творчеством, бывал на многих выставках и на недавней юбилейной выставке тоже. Мы обязательно покажем телезрителям Ваши работы и поговорим о них. Но я хочу начать с другого. Я понимаю, что Вам уже 150 раз задавали вопрос насчет имени и насчет фамилии, но дело в том, что если я сейчас Вас не спрошу, телезрители увидят титры и скажут, что мы не знаем русского языка. Вместо Святослав пишем Светослав. На самом деле Светослав?

– Да, именно так.

– Это, насколько я знаю, была прихоть родителей?

– Да, отец немножко поэзией увлекался, отсюда и имя такое. А вообще семейная легенда гласит другое. Они ждали девочку и хотели назвать ее Света, а родился я, и пришлось это имя подкорректировать.

– Так всё символично, потому что Светослав от «свет»… Был такой русский художник Петр Кончаловский. Он, кстати, дедушка Андрона Кончаловского и Никиты Михалкова. Вот он говорил так: «Что такое живопись? Это положить верный свет на верное место». Ну а что касается фамилии Арайс, то я знаю, что у Вас латышские корни.

– Да, но это древнерусское слово – оратай, пахарь. А в латышский перешло как арайс. Это говорит о моем явно не дворянском происхождении.

– Вы в живописи пахарь?

– Пахарь, еще какой. Всего пришлось добиваться трудом.

– А началось всё с изобразительной студии во Дворце пионеров. Такая легендарная изостудия.

– О, сколько оттуда художников вышло! Это было замечательное место. У нас была одна комната, и в этой комнатке занималось иногда по несколько групп сразу, постарше, помладше. Посещение было свободным. Какой­то особой академической программы не было. Начинали с простого и переходили к более сложному. И все себя чувствовали свободно. А детская художественная школа с ее жесткой программой… То дети не успевают, то заняты чем­то другим, и вот эта жесткая система, мне кажется, гораздо хуже.

– Да, но я читал, что Вы в детстве моряком мечтали стать.

– Было такое дело. Я ведь сначала пришел в судомодельный кружок, в том же Дворце пионеров. Там потрясающе красивые шпангоуты, корпуса кораблей. Они же делали всё как у настоящих. Походил­походил, но заглянул в изостудию, и потянуло больше туда.

– Откуда у смоленского мальчишки тяга к морю?

– Книжки читали, кино смотрели…

– Светослав Олегович, Вы окончили белорусский театрально­художественный институт. И факультет назывался…

– …назывался официально «Художественно­промышленный факультет». Там было очень много отделений. Я пошел на дизайн, потому что меня очень волновало абстрактное искусство, то есть хотелось понять, есть там вообще какой­то смысл или нет. И что вообще такое композиция, а она как раз там преподавалась, и на очень высоком уровне, благодаря Олегу Викторовичу Чернышову, моему учителю. Он написал две замечательные книги «Формальная композиция». Они вышли в 1990 году и не так давно – второй вариант.

– Я хотел о дизайне поговорить. В переводе это слово имеет разные значения – рисунок, изображение, замысел, идея… Мне кажется, что вот идея в основе дизайнерской работы. Как Вы думаете?

– Идея и некий стиль, то есть весь объект необходимо привести к стилистическому единству. И потом есть такие понятия, как гармоничность, целостность объекта. В этом как раз и заключается сущность дизайна, но кроме того еще существует процесс, в котором этот объект функционирует, то есть он предназначен для какого­то процесса, что необходимо учитывать. Плюс к этому географическое место, то есть где именно он будет функционировать, в Африке или в Австралии. То есть национальные особенности, национальные традиции, религия. Есть какие­то вещи, которые для мусульман совершенно неприемлемы, зато христиане это принимают. Ну и так далее. Тут масса всяких факторов – не только чисто организационных и композиционных, но еще социальные факторы очень важное значение имеют. А вот эта вся глобализация стала просто вычеркивать национальный характер, не считаться с национальными традициями. Я считаю, что это огромный вред, просто провокация какая­то.

– Я задам такой прикладной вопрос. Сейчас ведь многие, кто имеет такие возможности, заказывают дизайн загородного дома, дизайн квартиры, офиса. Как не нарваться на халтуру, на шарлатана? Как отличить хорошего дизайнера от плохого?

– По­моему, это достаточно сложно. А с другой стороны, просто. Если вас убеждает его решение, вы находите его интересным с художественной точки зрения, то доверьтесь ему.

– Образование здесь на первом месте?

– Как сказать… Образование дает теоретическую базу, то есть философское понимание профессии. Но есть люди с такой интуицией – я их встречал, – которые, не имея понятия о слове дизайн, делают великолепные вещи, благодаря своему таланту и внутреннему чутью. То есть во многом это зависит от одаренности.

– Дизайн это и художественное оформление вообще среды – улиц, площадей… Сейчас очень модно использовать так называемую обратную связь. То есть проводят опросы населения: как нам благоустроить эту улицу, где нам расположить детскую площадку. И вот жители – бабушки, дедушки, молодежь – высказывают свое мнение, и на основе этого мнения часто власти принимают решения, мягко говоря, нелогичные. Как Вы относитесь к такого рода решению проблем, в том числе и дизайнерских?

– Всё­таки должны решать профессионалы с нормальным авторитетом. Но, с другой стороны, совсем игнорировать мнение народа тоже нельзя, нужно к этому прислушиваться, но, конечно же, корректировать. Это сложный вопрос. Я бы не взялся так сходу решать.

– Я тоже за то, чтобы слушать всех, но всё­таки должны решать специалисты, согласитесь.

– Да, это так.

– В биографиях многих художников есть эта строчка: «Работал в художественно­производственных мастерских художественного фонда РСФСР». Есть и у Вас эта строчка. Но потом как­то, знаете, не расшифровывается ничего. Чью биографию ни посмотришь, только одна строчка. Складывается впечатление, что художники стыдятся, что они там работали. Но Вы работали в таких мастерских четырнадцать лет!

– В художественно­производственных мастерских работали и художники высокопрофессиональные, и оформители. Они выполняли социальные заказы, чаще всего связанные с идеологией, с праздниками, но не только – и интерьеры, экспозиции музейные и так далее, это от уровня автора зависело, и зарабатывали неплохие деньги, которые шли в Союз художников РСФСР, СССР, то есть отчисления. И сами неплохо зарабатывали, и отчисления были хорошие. На эти деньги содержали творческие дачи, куда можно было поехать на три месяца совершенно бесплатно с хорошим питанием, снабжением и т.д. Единственное – дорога за свой счет и всякие удовольствия.

– Вы лично чем занимались в этих мастерских?

– Я занимался проектами и «оформиловкой» – оформительские стенды, плакаты… Но к этому относился весьма творчески и, можно сказать, сильно изменил стиль этих мастерских. К сожалению, от этого ничего не осталось.

– Это всё­таки был хороший опыт?

– Прекрасный. Нормальный дружный коллектив, заработок гарантированный, причем это всё ненормировано. Хочешь – ночью работай, хочешь – днем, хочешь – на рыбалку съезди на пару дней, никто тебе слова не скажет. Главное – вовремя закончить взятый заказ.

– В этой программе принимало участие много творческих людей: поэты, писатели, музыканты, но знаете, что я заметил – никто так сильно не ностальгирует по советской власти, как художники.

– Это понятно. Ведь заказчиком было государство. И допустим, завод какой­то обязан был приобретать произведения искусства для себя, картины, всю «оформиловку» делать, и это железно оплачивалось без всяких юридических фокусов. Это частные структуры, если им не нужно, ты не заставишь ничего покупать, а тогда были заказы стабильно гарантированные и стабильно оплаченные. И художники просто были в отчаянии, когда закрылся художественный фонд, заказчик в лице государства исчез, остались какие­то частные заказы. Это всё. Это трагедия была для всех.

– Частично это хотелось бы вернуть каким­то образом?

– Да, конечно, хотелось бы. Государство могло бы это взять на себя, но не берет. Художники оказались брошенными.

– Я не знаю, правильно ли назову дату, но, по­моему, Вы стали заниматься живописью в 1985 году, Вам было уже тридцать семь лет.

– У меня были большие проблемы с масляной живописью. Я еще в 16 лет великолепно писал акварелью. Просто профессионально. Чисто впечатление от жизни на бумаге акварелью – это получалось у меня здорово. И когда я стал переходить на масло, на масляную живопись, такие трагедии начались, просто ужас. Я лет двадцать не мог понять эту технику, пока наконец очень хороший смоленский художник Степан Сергеевич Новиков, монументалист, такой скандалист немножко…

– Царство ему небесное.

– Да, к сожалению, царство ему небесное, он не пережил начало этой перестройки, когда всё это рухнуло, он оказался никому не нужный… Но я не о том. У него был маленький этюдник, и вот он ходит с ним по городу, весь из себя гордый, и пишет маленькие этюды. Я тоже попробовал писать такие этюды, и вдруг для меня в масляной живописи всё изменилось. Там выстроить цельную, гармоничную и выразительную композицию оказалось гораздо легче, чем на большом формате. И еще плюс технология. Я ведь в начале как писал – как все, то есть берешь холст, один раз проклеил и начинаешь писать, получается здорово. А на следующий день это настоящая портянка, всё пожухло, цвета изменились. Начинаешь писать по этой поверхности, становится только хуже. То есть еще была проблема в технологии. А в художественном фонде были и хорошие материалы, профессиональные. Даже элементарный картон, на котором маленькие этюды и пишут. И тут я понял всю эту разницу огромную. Возникла новая проблема. У меня были хорошие маленькие этюды, 15 на 27 – такого размеры, совсем крошечные. Как только формат больше, куда что девалось… Всё пропадало. И только со временем – то, что я пахарь, вот как раз сказалось, – то есть благодаря этим многочисленным упражнениям, живопись пошла.

– Ну сейчас Вы, конечно, принадлежите к числу самых известных, авторитетных, самых прекрасных смоленских художников. Я уже сказал, что видел много Ваших картин, и вот сейчас телезрители видят некоторые из них. Казалось бы, простые сюжеты, будь то сельские пейзажи, или городские, или натюрморты… Я помню прекрасную картину «Мокрый асфальт». Всё, казалось бы, очень просто, но невозможно глаз оторвать, потому что во всём есть какая­то, я бы сказал, поэзия, какой­то свет… И он, конечно, привлекает не только простых ценителей искусства, но и Ваших коллег. У меня есть высказывание Вячеслава Самарина, народного художника России. Вот что он о Вас пишет: «Вот бывает реализм социалистический, романтический. А у Светослава произведения поэтического реализма. У него картины, как стихи настоящие, причем написанные не для показухи, никакой косметики. Это такая первобытная трогательность. Нежно звучит. Негромко, доверительно». Такая оценка дорогого стоит, и лучше и не скажешь – поэтический реализм. Кстати говоря, а как у Вас с коллегами отношения?

– Нормальные.

– Есть такое выражение, что художника губят не власти, а коллеги.

– Это интересная мысль.

– Или в смоленском Союзе художников всё благополучно?

– Ну как сказать. По­всякому. Но больше благополучного.

– Светослав Олегович, Вы уехали в деревню сейчас. Это для творчества или для жизни?

– Для жизни. И для творчества. Просто появилась такая возможность – купить в деревне дом. Я всегда ненавидел эти шесть соток, все эти дачные участки с соседями с четырех сторон, которым ты вечно чем­то мешаешь. Это ограниченное пространство, туалет негде поставить. А тут деревня, дом, огромный земельный участок, лес, озеро рядом. То есть весь этот образ жизни… Мы с моей женой Еленой Львовной вдруг как бы ни с того, ни с сего взяли и купили.

– Она тоже дизайнер, кстати.

– Причем очень успешный, замечательный дизайнер в области модной одежды.

– У Вас две дочери, и одна из них тоже дизайнер, по­моему?

– Обе. Но одна в Беларуси. Она окончила тот же институт, что и я, но это уже академия. И она успешно работает. А вторая окончила наш бывший пединститут, а теперь университет. Там открыли отделение дизайна, где я и преподавал.

– Сейчас телезрители видят Ваши автопортреты. Автопортрет требует какого­то особого подхода? Они у Вас такие с иронией несколько.

– Особенность в том, что ты имеешь дело с очень терпеливым натурщиком (смеется). В такой­то позе просидишь столько, сколько тебе нужно, просить об этом не надо. Автопортрет – это удобная модель, которая всегда под руками и никогда капризничать не будет. А что касается иронии, то все правильно. У меня так и называется серия «Ирония автопортрета», то есть не идеальный какой­то образ античного героя, а наоборот, человека со страстями, слабостями, с какими­то, может быть, физическими несовершенствами. Всё это тоже как бы течение жизни.

– Газета «Смоленские новости», 2014 год. Беседа с Вами. Цитата: «Жизнь заставляет молодых делать то, за что платят деньги, а работать в пустоту, как это у меня получается, они не станут. Моя живопись – это работа по инерции, совершенно непонятно для чего. Материальной отдачи практически нет, потому что официально искусство абсолютно не востребовано. У меня такое ощущение, что сегодня художники просто брошены на произвол судьбы. Но я не могу не работать». Прошло девять лет. Всё то же самое? Я вот не согласен, что Вы в пустоту работаете…

– Может быть, я не совсем прав был тогда, поскольку все как­то устраиваются, находят своих заказчиков или через интернет что­то продают. У меня время от времени появляются какие­то люди, которые что­то покупают. Но так, чтобы жить на эти деньги – это никак не получается. Есть выставки, в которых участвуешь. К выставкам нужно готовиться, то есть делать какие­то вещи, которые предполагаются через год, через два выставить. Особенно сейчас, когда я так расписался, что мне уже хочется делать какие­то вещи большего размера, с тематическим содержанием.

– Ну и где же тут пустота?

– Да, тут я погорячился. Более того, до сих пор я ставлю для себя задачи в чем­то вырасти, сделать что­то новое… Конечно, не в пустоту всё­таки. Что тревожит? У меня есть ощущение, что происходит потеря школы, причем довольно серьезная – той школы, которая существовала во времена жесткого соцреализма. Там к этой реалистической школе было очень строгое отношение, но, с другой стороны, появляется талантливая молодежь. Пошли такие вещи – вроде бы реализм, но никак не социалистический, а достаточно стильный, интересный. Богомолов, наш председатель, у него своеобразный графический стиль, жесткий, контурный, но это стиль, и это выразительно, что касается и цвета, как он строит свои композиции.

– Светослав Олегович, а сейчас в России есть великие художники?

– Трудно сказать.

– Всё закончилось первой половиной ХХ века или как?

– Сейчас я просто не знаю, кого можно назвать великим художником. Фокусов много, эффектных работ много, но чаще всего они какие­то бездуховные. Кого­то поставить рядом с тем же Нисским или с Пластовым никак не получается.

– Светослав Олегович, я хочу Вас поблагодарить и закончить одним отзывом о Ваших картинах, который мне очень понравился, потому что он сродни и моим впечатлениям. «Веет чистой, светлой Россией. Охватывает чувство щемящей грусти и одновременно волнующей радости. Мысли убегают далеко в бескрайние поля, леса, небесную синеву». Таких отзывов очень много, и слава Богу, что есть у нас Светослав Олегович Арайс. Хочу пожелать Вам творческих успехов, здоровья и всего самого наилучшего.

– Большое спасибо.

P.S. Видеоверсию беседы смотрите на сайте газеты «Смоленские новости» в разделе «Видео».