Михаил Горбачев – правитель с человеческим лицом

2 марта мир отметил 90­летие Михаила Горбачева – одного из немногих мировых лидеров, кому посчастливилось дожить до столь почтенного возраста; впрочем, Тэтчер прожила 87, Рейган – 93, хотя и страдал от Альцгеймера в последние годы, Иоанн Павел II – 84, словно Бог вознаграждает этих людей за избавление человечества от опаснейшей конфронтации. О феномене Горбачева размышляет писатель, публицист Дмитрий Быков.

Первый анекдот о Горбачеве возник сразу после его избрания Генеральным секретарем ЦК КПСС: «Кто его поддерживает?» – «Никто, он сам ходит».

54­летний Горбачев в самом деле выглядел ослепительно молодым. Поражала его речь без бумажки, многочисленные встречи с простым, специально организованным народом – и, главное, проговорки вроде «Пора в стране наводить порядок». Тогда это воспринималось именно как призыв к свободе. Да конечно, полное было ощущение свежего ветра и безумных перспектив!

Горбачев сделал ровно три вещи, за которые его можно было любить – и любили. Во-­первых, открыл границы: помню, захожу я в тогдашнюю самую быструю фотографию на Пушкинской улице, близ круглосуточного кафе для таксистов «Зеленый огонек», – а там все фотографируются на загранпаспорта. И не только отсюда хлынул народ, но и сюда! Кто к нам ездил, мама дорогая, это вспомнить страшно! На Московский кинофестиваль, который где­то там вяло пиарил развивающиеся страны, приехали все звезды, писатели мотались туда­сюда, мы вошли в ужасную моду, Бродскому под это дело Нобеля дали, и не говорите, что это никак не связано! Лучшие фильмы – и не только полочные, а вся зарубежная классика – на наших экранах; все утаенные сокровища мысли – в университетских программах, а сколько инициатив по обмену студентами, а сколько запретных доселе инженеров и прочих гениев секретных специальностей впервые увидели мир! Железный занавес рухнул, и хотя вместо него быстро воздвигся золотой, потому что не всем по карману были поездки, – ничего, кое­как находили бюджетные туры; есть основания полагать, что изоляционизм уже недостижим. И хотя отдельные здравые люди говорили, что всё это было веяние времени и неизбежность, – путинская эпоха должна бы уже нас научить, что нет никакой неизбежности, всё зависит от воли верховного властителя. По крайней мере, в замкнутой системе, в стране, где никакой демократии сроду не видали.

Вторая заслуга, за которую его тоже ценили: легализация капитализма, любых вообще заработков, сначала индивидуальная трудовая деятельность, потом кооперативы, потом бизнес. Разумеется, это был русский бизнес – я уже писал, что определение «русский» всему придает некий сдвиг, своеобразие, так скажем. И всё­таки любые попытки негосударственного заработка в СССР со времени сворачивания нэпа – то есть 60 лет, с 1929­го, – в СССР считались криминальными и легализовались с помощью взяток или «блата», а Горбачев вывел их из тени, и людям, которых прежде расстреливали или годами гнобили за решеткой за валютные операции, стало можно иметь доллары, а трудовые коллективы получили возможность распоряжаться собственными средствами. Это было действием вполне революционным, для советской власти беспрецедентным – не зря многие ждали, что Горбачев легализует теневую экономику, а как люди повысовываются, тут­то он всех и переловит. Этого не случилось, да и вообще трудно запихивать пасту обратно в тюбик.

Третье – именно третье, хотя для меня и для многих первое – отмена цензуры: гласность стремительно перешла в свободу слова, удерживать ее было бесполезно ровно с того момента, как в закисший, упревший при тридцатилетнем софроновском правлении «Огонек» пришел редактор киевского «Всесвита» (аналог «Иностранной литературы») Виталий Коротич, а в глубоко провинциальные «Московские новости» – публицист ленинской темы, историк Егор Яковлев.

Перестройка началась вовсе не с того, что новый генсек употребил это слово. А ровно с того, что в журнале «Огонек», в семнадцатом (апрельском) номере за 1986 год, появилась подборка стихов Николая Гумилева – последнего из больших поэтов Серебряного века, которого в СССР не печатали. И после этого дыру уже было не заткнуть.

Почему я называю отмену цензуры last but not least – последним, но важным? Потому что для огромного большинства, как оказалось, правда вообще дело десятое. Они предпочитают жить в сказке, понимаете? Правда их оскорбляет, настроение портит, а цензура для творцов – отличный способ сводить счеты с конкурентами, клеветать, доносить и кропать ярлыки. Всё это явления временные, конечно, характерные для темных эпох – люди вообще обычно таковы, какими их хочет видеть власть, а нынешняя чекистская власть вообще плохо думает о людях. Но сейчас им никакая правда не нужна, им интересно смотреть на фриков, беснующихся в студии, – и это, как ни крути, тоже следствие одной из ошибок Горбачева.

В чем ошибся

Самое распространенное мнение – что Горбачев увлекся популярностью за границей и упустил внутреннюю ситуацию; ну это у нас отголосок нынешнего отвращения к Западу, регулярно повторяющейся волны антиамериканской и антиевропейской пропаганды, вечные разговоры о том, что Горбачев задешево продал Восточную Германию и вообще геополитически поставил нас на колени… Геополитика – лженаука, но сегодня говорить об этом бессмысленно. Мы не будем спорить со штампами нынешней пропаганды, потому что в учебниках истории будет написано совсем другое. Скажем сразу: пока непонятно, будет ли после Путина еще одна перестройка, то есть попытка косметического ремонта, или революция, то есть переучреждение государства на новых идеологических и правовых основаниях; пока, если честно, на перестройку не очень похоже. Но в любом случае место Горбачева в учебнике истории будет почетным, и общая тональность главы о нем – благодарной.

И ошибки, и заслуги Горбачева – в огромной степени веление времени, и мало что от него зависело. В 1989 году я брал интервью у бывшего премьера Японии Ясухиро Накасонэ (который прожил 101 год и умер в прошлом году) и спросил его: какие ошибки, на его взгляд, совершает Горбачев? Он сказал: неправильно было бы говорить об ошибках человека, делающего единственные ходы. Но и в этой предустановленной, предрешенной ситуации Горбачев, на мой взгляд, принципиально ошибся – тоже в трех вещах.

Первая: он имел дело с довольно специфическим народом, который как раз тогда постепенно превращался в интеллигенцию (или, по Солженицыну, в образованцев). Появление фольклора этого нового народа – авторской песни – обозначило его новое качество. Вот на него и надо было опираться, но из интеллигенции во власть не прошел почти никто: в народные депутаты – было дело, но съезд народных депутатов быстро превратился в цирк, работа парламента не была продумана, Сахарова захлопывали… В общем, смешно, стыдно и бесплодно. Русский парламентаризм всегда бывал либо забавен, либо трагичен, как Учредительное собрание, и ограничивался спорами о регламенте – решения принимались в других кабинетах; а вот в эти­то кабинеты интеллигенцию, прежде всего технократическую, никто не впускал. Егор Гайдар, возможно, был не лучшим выбором в тот момент, Явлинский как будто лучше умел объяснять, что он делает, – но и Гайдара Ельцин сдал стремительно; профессионалы готовили реформы, но осуществлять их опять досталось партийцам. Никто из экономистов конца восьмидесятых не имел отношения к принятию реальных решений. Профессионалы из самых разных сфер – молодые физики, оборонка, преподаватели, медики, айтишники – не получали доступа во власть, единственным исключением оказался Немцов, уже при Ельцине; до самого 1991 года, когда из­под Горбачева убрали президентское кресло, в стране рулили престарелые партийцы, которыми Горбачев с упорством ретрограда продолжал себя окружать.

Вторая ошибка Горбачева – нерешительность в начале карабахского конфликта; подозреваю, что душить любые проявления национализма надо было в зародыше. Когда Ельцин начал заигрывать с национализмом, форсируя распад СССР, было поздно; пожалуй, единственной жизнеспособной идеей Андропова, которую он давно вынашивал, но не успел осуществить, было переформатирование Советского Союза, перекройка карты, деление его не на 15 республик, а на пять регионов. С одной стороны, это повело бы к большей централизации, в чем мало хорошего, но с другой – исчезли бы поводы для территориальных споров. Советский Союз погиб из­за межнациональной розни, но подавляющее большинство населения хотело сохранить многонациональную страну. От распада СССР не выиграл решительно никто, и если бы, реабилитируя идейных борцов, советская власть продолжала бороться с национализмом и называть вещи своими именами, видя во всяком национализме источник ксенофобии и войны, всё могло пойти иначе. Распад СССР не был запрограммирован, и сегодня мы пожинаем именно плоды тогдашней беспечности. Возможно, первое, чем вообще следовало заниматься в середине восьмидесятых, – ротация местных элит; возможно, именно о предотвращении развала страны надо было думать в первую очередь. Тут обычно говорят, что после ухода Прибалтики нельзя было остановить процесс, но есть у меня смутное подозрение, что не допустить ухода Белоруссии, Украины и Средней Азии было вполне реально.

Конечно, задним умом все умны, но сделать национализм в любой маске табуированным, доказать его архаическую, пещерную природу и приравнять к уголовному преступлению его пропаганду следовало в любом случае. Деградация населения во всех без исключения республиках связана с тем, что религиозная культура потеснила светскую, а национальная – космополитическую. Это было крахом советской интеллигенции, лучшей части общества, а без этой лучшей части, как показывает опыт, любое развитие исключено.

И третье. Он так и не определился, чего он хочет, и потому безнадежно начал тормозить собственную перестройку, поняв, что она снесет его. Он не собрал команду, не продумал конфигурацию будущей страны, попытался удержать республики, пролилась кровь в Вильнюсе и Тбилиси, рискнуть собственным имиджем и закрутить гайки он не мог, попытался передоверить это ГКЧП – не лично, нет, боже упаси! Просто создал все условия, при которых они не могли не объявить о своем заговоре. В какой степени он обо всём этом знал? Одно время мне казалось, что они его предупредили, а он ответил: если у вас получится – я с вами, а если нет – я не виноват, расхлебывайте. В сущности, они сделали то, что хотел и не мог сделать он. У большинства российских реформаторов обычно получалось расшатать систему, после чего они, как Александр II, пытались ее подморозить, а в результате гибли. Кризис порождается обычно недостатком реформаторской решимости, ибо первый президент СССР не мог не понимать, что при решительных и последовательных мерах он упразднит собственный пост. Возможно, если бы Горбачев сохранял популярность и даже любовь, которая его сопровождала до самого ельцинского низвержения на октябрьском пленуме 1987 года, он мог бы опереться на массы; но ссора с Ельциным была его последней ошибкой. А по большому счету и возвышение Ельцина, который в итоге свел на нет все завоевания Горбачева (назовем вещи своими именами, теперь это видно), тоже ошибка, которую Горбачев по крайней мере признал.

Тайна Горбачева

Главной тайной Горбачева остается не миссия его – с ней всё более или менее понятно, а личность. Какой он человек? Любимый всеми, обожаемый Западом реформатор, избавивший мир от страха глобальной войны; отставший от собственной колесницы, потерявшийся, многоречивый, нерешительный правитель своих последних двух лет; правозащитник, пытающийся помочь единомышленникам и притом не поссориться с властью; демагог, легко сдававший союзников и дорожащий только собственной карьерой; идеальный муж, всю жизнь любивший одну женщину и не сумевший защитить ее от людской подлости… Каков подлинный Горбачев, как бы теряющийся среди этих личин?

Так вот: чего нельзя отнять у Горбачева, так это двух вещей – интуиции, которая не изменяла ему примерно до октября 1987 года, и принципиального отвращения к кровопролитию. Он не был готов удерживаться у власти ценой большой крови. Он вообще человек незлобный – назвать его добрым не рискну; но он гораздо лучше, чисто по­человечески, чем все правители России за последние сто лет. Он гораздо лучше Сталина, честней и умней Хрущева, обучаемей и глубже Брежнева, а преимущества его по сравнению с Ельциным и Путиным настолько же очевидны, как преимущества советского искусства семидесятых по сравнению с театром, литературой и кинематографом России сегодняшней.

И потом, он совершенно точно очень сильно, чисто и красиво любил одну женщину. Люди, которые пришли ему на смену, никого так не любили. Даже себя. И это самое досадное.

С Горбачевым связана лучшая эпоха нашей жизни – эпоха оплеванная, оклеветанная, по сути весьма опасная и трагическая, но счастливая. Так вышло. Когда рушатся гнилые стены, всегда хорошо. Он не помешал нам прожить эти пять лет, и это его заслуга. Этих лет было только пять, и это уже наша вина.

В следующий раз мы будем умней. Но следующего Горбачева не будет, ибо люди с человеческим лицом появляются на троне не так уж часто.

Дмитрий Быков