Забытый подвиг майора Никулиной

Великая Отечественная война закончилась 78 лет назад, после чего сразу же начались «битвы» историков. И их накал только нарастает. Особенно много «исторических» баталий связано с последними мгновениями победной весны 1945­го. Копья здесь чаще всего ломаются по поводу того, кто и когда водрузил Знамя Победы. При этом мало кто задается вопросом, почему Знаменем Победы считается то, которое было поднято не над «логовом Гитлера», его резиденцией, а над зданием фактически упраздненного им парламента.

С юридической точки зрения вопрос давно закрыт. «Знаменем Победы является штурмовой флаг 150­й ордена Кутузова II степени Идрицкой стрелковой дивизии, водруженный 1 мая 1945 года на здании рейхстага в городе Берлине», –
гласит Федеральный закон «О Знамени Победы», принятый в 2007 году. Что, однако, не закрывает вопрос о логике выбора в пользу именно этого полотнища.

Согласно канонической версии, данный стяг был установлен на крыше рейхстага группой в составе лейтенанта Алексея Береста, сержанта Михаила Егорова и младшего сержанта Мелитона Кантарии в ночь с 30 апреля на 1 мая 1945­го. Но даже каноническая версия не отрицает того, что знамя это было не первым над рейхстагом. По меньшей мере, четвертым. Всего же на здании в ходе штурма и по его завершению было установлено около 40 красных знамен.

Однако главная загадка другая: почему главной, финальной битвой той войны считается победный штурм рейхстага? На символ Третьего рейха это здание не тянуло от слова «совсем». Рейхстаг скорее можно считать жертвой нацизма. После знаменитого пожара, случившего здесь в ночь с 27 на 28 февраля 1933 года, свое значение утратили и немецкий парламент, и занимаемое им здание.

Парламент стал полностью карманным, декоративным: к июлю 1933 года там остались только депутаты от нацистской партии. И заседали они в расположенном неподалеку переоборудованном здании Кролль­оперы. Именно здесь, в Кролль­опере, Гитлер произнес свои исторические парламентские речи. В частности, объявил о вторжении в Польшу, ставшем началом Второй мировой войны.

Что же касается здания рейхстага, то оно так и стояло не отремонтированным. Подлатали, правда, купол, но в пленарном зале, наиболее пострадавшем от пожара, вообще не производилось никаких работ. Говорят, Гитлер не любил эту величественную каменную громаду, поскольку она ассоциировалась у него с Веймарской республикой, с ненавистной парламентской демократией. И это очень похоже на правду.

До войны в незатронутой пожаром части здания проводились пропагандистские выставки. После начала войны оно стало бомбоубежищем: толстые стены – оконные проемы были заложены кирпичами – служили надежной защитой от бомб и осколков.

С 1943 до 1945 год, вплоть до штурма Берлина, здесь располагалось гинекологическое отделение клиники «Шарите». По идее, именно сюда, в рейхстаг, должны были привезти находившуюся на сносях радистку Кэт, советскую разведчицу Катю Козлову, героиню бессмертных «Семнадцати мгновений весны». И именно здесь она должна была родить своего первенца. Если же говорить не о киношных, а о реальных детях, то всего за годы войны их появилось на свет в рейхстаге около ста.

Одновременно в здании размещались промышленные цеха: электротехнический концерн «AEG» производил здесь в войну электролампы.

В общем, политического значения – никакого. Некоторое военное значение, безусловно, имелось. Но вряд ли большее, чем, например, у того же здания Кролль­оперы (его оборонял не менее многочисленный гарнизон), у цитадели Шпандау или у Бендер­блока – комплекса зданий в берлинском районе Тиргартен, где располагался командный пункт генерала Гельмута Вейдлинга, командующего обороной Берлина и последнего коменданта города. И несравнимо меньшее, чем у главного командного пункта Третьего рейха – Reichskanzlei, имперской канцелярии, резиденции Адольфа Гитлера.

В разгар штурма рейхстага сам Гитлер, правда, был уже мертв: он и Ева Браун, только что ставшая Евой Гитлер, покончили с собой 30 апреля 1945 года в «фюрербункере», подземном убежище, около 15:30 по берлинскому времени. Но остававшиеся вместе с фюрером в Берлине соратники, в том числе Геринг и Борман, были живы и относительно здоровы. И главное – капитулировать не собирались.

Штурм главного «фашистского логова» – имперской канцелярии – начался вечером 1 мая – над рейхстагом на тот момент уже почти сутки развевались красные флаги. Ранним утром 2 мая сопротивление врага было наконец сломлено, и над развалинами рейхсканцелярии тоже затрепетало красное полотнище.

Однако тот, кто водрузил это знамя, в отличие от Егорова и Кантарии, большой славы, мягко говоря, не снискал. Даже никакой награды за это, насколько известно, не получил. Надо отдать должное Георгию Жукову: в своих «Воспоминаниях и размышлениях», опубликованных впервые в 1969 году, он отчасти исправляет эту историческую несправедливость.

«Схватка на подступах и внутри этого здания носила особо ожесточенный характер, – писал маршал. – В составе штурмовой группы 1050­го стрелкового полка действовала старший инструктор политотдела 9­го стрелкового корпуса майор Анна Владимировна Никулина. Вместе с бойцами И. Давыдовым и Ф.К. Шаповаловым она пробралась через пролом в крыше наверх и, вытащив из­под куртки красное полотнище, с помощью куска телеграфного провода привязала его к металлическому шпилю. Над имперской канцелярией взвилось Красное знамя».

К счастью, Анна Владимировна, ушедшая из жизни в 1992 году, оставила после себя книгу воспоминаний. Тот последний свой бой она описывала так:

«Первыми ворвались на территорию имперской канцелярии воины роты И.И. Яковлева. С ними находилась и я. Но, сделав несколько шагов от забора, мы вынуждены были залечь: на нас неслись потоки трассирующих пуль, рядом рвались мины…

– Вот это дают фрицы, последние судороги… – сказал комсорг батальона Салиджан Алимов, оказавшийся рядом со мной. Он тяжело дышал. Когда раскатилась новая пулеметная очередь, он потянул меня за рукав фуфайки к обломкам стены: – Здесь, товарищ майор, будет безопаснее, а то ведь пуля – дура…

– Это так, но нам надо дойти до цели, – сказала я. – У меня ведь Знамя с собой…

В окна здания и проломы в стенах полетели гранаты. Выждав момент, подсаживая друг друга, мы бросились в окна и бреши. Завязался бой внутри имперской канцелярии. Там стоял густой дым, от пороховых газов резало глаза, было трудно дышать и настолько темно, что бойцы вели огонь по вспышкам выстрелов фашистов…

Воспользовавшись тем, что эсэсовцы под натиском наших воинов отошли от лестничной клетки, я стала взбираться вверх. За мной бросились комсорг батальона Салиджан Алимов, комсомольцы Иванов, Бондаренко, Хмельницкий и другие.

Еще одно усилие – и мы на третьем этаже. Теперь надо преодолеть чердак, но сил уже нет, кажется, что вот­вот замертво грохнешься – и конец. Но автоматные очереди затаившихся на чердаке фашистов заставили нас забыть об усталости… В ответ на выстрелы фашистов в угол чердака ударили очереди автоматов Бондаренко, Хмельницкого, и эсэсовцы (их было двое) затихли…

И тут неведомо откуда взялись у меня силы. Я быстро стала пробираться по чердаку, где через развороченную снарядами кровлю виден был просвет ночного, полыхающего зарницами боя неба. Бросилась к этому просвету. У самой кромки крыши зияла большая пробоина, и из нее вверх вздыбились какие­то металлические штыри, видимо, от развороченной арматуры кровли. К одному из них кусками телефонного провода я прикрепила Красное знамя. Озаренное светом ракет, отблесками пожаров, оно колыхалось, как пламя в ночи.

Укрепив Знамя, я почувствовала такую слабость во всем теле, что долго не могла сдвинуться с места и, прислонившись спиной к какой­то перекладине, стояла и смотрела на объятый пламенем Берлин, а по лицу текли горячие слезы радости…»

Почему же в историю и в федеральное законодательство вошло совсем другое знамя? Согласно распространенной версии, выбор в пользу рейхстага как главной цели – и соответственно, знамени на нем как главного знамени Победы – был сделан еще до начала Берлинской операции. И выбор этот, конечно же, сделал товарищ Сталин – не объяснив мотивов.

Над рейхстагом действительно взвилось Знамя Победы. Но в тот момент в это понятие вкладывался несколько иной смысл: это полотнище не считалось единственным таким знаменем. Кстати, многие участники битвы за Берлин и после войны продолжали придерживаться той же, пожалуй, наиболее исторически справедливой точки зрения.

В качестве подтверждения можно привести воспоминания участника штурма рейхстага генерала Ивана Клочкова (той победной весной он был в звании младшего лейтенанта и командовал огневым взводом): «Когда рассвело (описываются события 2 мая 1945 года – ред.), мы увидели почти в каждом окне близлежащих зданий белые флаги. Над куполом рейхстага, зданием «Кролль­оперы» и Бранденбургскими воротами реяли Красные знамена – Знамена Победы».

Такие же знамена, дополним, развевались над всеми более­менее значительными зданиями и сооружениями в центре немецкой столицы. Есть основания полагать, что решение, какое из них считать главным, было принято позднее. И было полностью политическим.

Судя по всему, знамя над рейхсканцелярией впало в немилость по двум причинам. Во­первых, по архитектурной: «логово Гитлера» значительно превосходило рейхстаг по размерам, но уступало по высоте. Рейхстаг с его куполом был и остается архитектурной доминантой центра Берлина.

Во­вторых, Москва и лично товарищ Сталин, похоже, были сильно раздосадованы тем, что не получилось взять живыми ни Гитлера, ни ближайших его приспешников. А некоторым, как, к примеру, Мартину Борману и Артуру Аксману, руководителю гитлерюгенда, вообще удалось уйти. Борман, правда, ушел очень недалеко: через несколько десятилетий его останки были найдены и идентифицированы. Но Аксман сравнительно благополучно выбрался из осажденного Берлина. Как и многие более мелкие нацистские сошки.

Вот как описывала этот побег­прорыв личный секретарь Гитлера Траудль (Гертруда) Юнге:

«Мы спускаемся в большой угольный погреб новой рейхсканцелярии. Отто Гюнше, адъютант Гитлера, ведет нас сквозь толпу. Своими широкими плечами он прокладывает нам, четырем женщинам (фрау Кристиан, фройляйн Крюгер, фройляйн Манциарли и мне), путь через солдат, которые стоят здесь, готовые к маршу. Среди них я вижу знакомые лица – Бормана, Баура, Штумпфеггера, Кемпки, Раттенхубера, Линге. Все теперь в стальных шлемах. Мы киваем друг другу – большинство из них я больше никогда не увижу. Мы ждем…

Кажется, половина девятого вечера. Мы должны сформировать первую группу, которая покинет бункер. Несколько незнакомых солдат из батальона охраны, мы, четыре женщины, Гюнше, Монке, Хевель и адмирал Фосс пробираемся сквозь толпу ожидающих людей по подземным коридорам. Мы поднимаемся по полуразрушенным лестницам, идем через проломы в стенах и завалы – всё выше и всё дальше. Наконец в лунном свете засиял простор Вильгельмплац…

Мы бесшумно пересекаем площадь. Раздаются отдельные выстрелы, вдалеке стрельба усиливается. Затем мы доходим до шахты метро перед руинами отеля «Кайзерхоф», спускаемся вниз и продвигаемся по темному туннелю всё дальше и дальше, мимо раненых и беженцев, мимо отдыхающих солдат – к станции «Фридрихштрассе»…»

Короче говоря, концовка последнего штурма получилась несколько смазанной. Что ничуть не умаляет подвига тех, кто водрузил красное знамя над главным зданием Третьего рейха. Что бы ни говорил на этот счет закон, это тоже Знамя Победы. Как и остальные знамена, развевавшиеся над поверженным Берлином. Главных среди них не было. Точнее – главными были все.

Андрей Владимиров, историк