Александр Долосов: «Не надо ждать музу. Она может не прийти»

Гостем очередного выпуска авторской программы Сергея Новикова «Диалоги» (телеканалы «ОТР» и «Регион­67») стал член Союза художников Российской Федерации Александр Долосов. Предлагаем вашему вниманию газетный вариант этой беседы.

– Здравствуйте, Александр Эдуардович.

– Здравствуйте, Сергей Витальевич.

– Я Вас приветствую в программе «Диалоги». Очень рад познакомиться. Я давно слежу за Вашим творчеством, и на недавней прекрасной выставке был, читал отзывы такие замечательные, но меня интересует вот что. У членов Смоленского отделения Союза художников России принято как­то друг друга хвалить, восхищаться, отзывы писать?

– Не могу сказать, принято или нет. Я про себя буду говорить. Если у меня возникает такой порыв – сказать пару добрых слов, то, конечно же, я себя не сдерживаю. Это всегда приятно художнику. Но чаще всего художники не пишут отзывы, а говорят тет­а­тет, при случае.

– А чье всё­таки мнение для Вас важно? Есть такие люди? Я не прошу назвать фамилии, а вообще… И кто первый видит Ваши картины?

– Первыми, конечно, видят мои близкие – дети, жена. Их мнение мне очень важно, особенно мнение младшей дочки. Она у меня такой эксперт! Всегда честна, во­первых, и, во­вторых, смотрит в корень. Мне очень важны мнения профессионалов, когда у меня возникает какая­то проблема. Однажды я делал портрет на заказ и вижу – что­то не то, и понять не могу, в чем дело, и заказчик тоже недоволен и тоже не может выразить причину. Коллега пришел, я говорю ему: «Посмотри, что­то не то». Он говорит: «Всё верно, только романтизма нет». Я: «В смысле?» – «Ну ты нарисовал как есть, а людям надо романтизм». И я чуть­чуть добавил романтизма, и все стали довольны (смеется).

– Я про коллег спросил, потому что у Михаила Булгакова есть такое выражение, что художников губят не власти, а коллеги. Ну, слава Богу, наверное, в нашей организации не так остро стоит эта проблема.

– Правильные слова, но тут двояко – с одной стороны могут критикой убить, причем неоправданной, с другой стороны – захвалить. Поэтому я всегда повторяю, что критика приветствуется, но только конструктивная, а не просто закидать какашками.

– Я не могу профессионально объяснить, почему мне нравятся Ваши картины, я могу только сказать, что для меня это какая­то поэзия. И даже если это простые пейзажи или городские окраины, я вижу что­то возвышенное. Ваша последняя выставка называется «О любви». А вот на картине плавильный цех, печи горят, человек в каске – тоже о любви?

– Да. Все мои картины о любви. Обычно когда я делаю выставку, как правило, спрашивают:  «А как название?» – «Без названия». А тут я подумал, что, может, действительно надо назвать, и когда я задумался, как же назвать – а работы хотелось показать разных лет, разных жанров, разных техник исполнения. И тогда родилось название, которое их объединяет. А объединяет то, что все картины я пишу о любви, и неважно, какой там сюжет. Но только любовь – это понятие такое метафизическое. Я воспринимаю мир, и в этом мире всем движет любовь, такая всенаполняющая сила. И задача художника, с моей точки зрения – конечно, целей и задач у искусства может быть масса, – ведущая – это как раз таки транслировать эту любовь зрителю. И если это удается – это большая радость.

– Александр, Вы родились в Смоленске в 1968 году. Ваше смоленское детство – это где?

– Смоленское детство прошло на Поповке. Сначала старая Поповка, в районе кинотеатра «Малютка», потом в районе четвертой школы на улице 25 Сентября. В детстве мы там лазили по всяким городским, заводским свалкам, окрестностям Днепра, ТЭЦ­2, оврагам на Запольной. Хорошее детство. Счастливое детство, без гаджетов.

– А художественная школа была?

– Обязательно, да, в четвертом классе. Я рисовал еще с детского садика, и родители, видя, что я что­то пытаюсь рисовать, решили, что надо в художку отвести.

– Это очень важно, чтобы родители вовремя заметили.

– В общем да. Я не думаю, что они делали какие­то ставки, просто хотели, чтобы, раз есть стремление, чему­то там научили.

– А родители к искусству имеют отношение?

– Нет, родители у меня – инженеры­энергетики, никакого отношения к искусству не имеют.

– Я не устаю в этих программах повторять, как важна роль родителя, учителя или какого­нибудь соседа, который бы сказал – обязательно этому мальчику надо заняться музыкой, к примеру, или рисованием. Но вот Валерий Брюсов, известный поэт, говорил так: «Кто не родился поэтом, тот им никогда не станет, сколько бы к тому не стремился, сколько бы труда на это не потратил». Это к художникам относится? Художником надо родиться или им можно стать?

– Своим ученикам, которых я учу рисовать, говорю, что я вас всех гарантированно научу рисовать – сто процентов, но получится из вас художник или не получится – это уже не в моей власти, это – высшая инстанция. Я считаю, что поэт и художник есть в каждом человеке, но просто кто­то раскрывает в себе все возможности, а кто­то нет. Вот и всё, и здесь никакой трагедии.

– А Вы когда себе смогли сказать: я – художник?

– До сих пор не могу.

– Скромничаете…

– Нет, на самом деле, когда у меня спрашивают: чем ты занимаешься? –  я говорю: я – живописец. То есть это мое основное занятие.

– Художник – слишком громкое слово?

– Художник… Это слово можно по­разному понять. В моем понимании, когда я говорю – «я – художник», это я говорю, что я – творец, я – поэт. Мне кажется, это не очень скромно. Когда меня называют художником, мне приятно, да. Значит, что­то в людях откликнулось из моего творчества. Но сам я не могу на себя взять такую ответственность, не считаю себя каким­то особенным, достигшим каких­то высот.

– Художественно­графический факультет – это был единственный вариант или так получилось?

– Стечение обстоятельств. Я пробовал поступать в разные вузы, но судьба так сложилась.

– Тут выступал один молодой художник, совсем молодой, не буду называть его фамилию. Он сказал, что худграф вообще не нужен и выпускники худграфа ничего не умеют делать по большому счету. Как Ваше мнение?

– Это его личное частное мнение. Я не согласен с тем, что худграф ничему не учит.

– Все почему­то думают, и об этом говорила Вера Евгеньевна Самарина, что худграф готовит художников, но вообще­то он готовит учителей рисования для школы, прежде всего. А у всех какие­то завышенные к худграфу требования. Но тем не менее многие художники окончили именно худграф. Значит, чему­то он всё­таки учит?

– Даже если это педагогический институт, то в принципе планку надо ставить очень высоко. Оттуда должны выходить художники­педагоги, потому что если преподаватель того же самого изобразительного искусства не художник – да, он может быть хорошим педагогом, но это будет скорее исключение. Всё­таки, в первую очередь, он должен быть художником, потом педагогом, тогда ты можешь зажечь своих учеников.

– Я знаю, что Вашим педагогом, в том числе, была и Любовь Александровна Оборина.

– И Любовь Александровна, и ее муж Виталий Сергеевич Сорокаумов.

– Царство им небесное. Но вот что она о Вас говорила: «Живопись Александра Долосова – это особая форма мышления, где превалирует интуиция». Что она имела в виду? Интуиция…

– Любовь Александровна смотрела в корень, да. Вероятно, она имела в виду, что когда я пишу работу, у меня есть представление, что должно получиться. Но это не значит, что я вижу уже готовую картину, я вижу, что в ней должно быть, и интуитивно иду к этой цели. Иногда план в процессе работы меняется, работа сама подсказывает – вот так­то будет лучше, то есть это такой интуитивный поиск. Вы же видели мои работы, там можно вообще ничего не понять… Мне нравится, когда мои работы вызывают у зрителя свои ассоциации, то есть запускают его интуицию, что ли.

– Каждый видит свое.

– Да. Мне однажды женщина на выставке во Франции сказала: «О! Я знаю это дерево, это рядом с моим домом». Я говорю: «Нет, это не рядом, это в России». – «Не может быть! Я знаю это дерево, это точно рядом». То есть она узнала в моей работе свой, близкий ей уголок. Я не стал ее переубеждать. Зачем? Слава Богу, процесс пошел, у нее возникли какие­то ассоциации со знакомым местом, и это здорово.

– Телезрители меня сейчас упрекнут, если я не скажу: так­так, что­то он там про Францию упомянул. Так вот об этом поподробнее. Вас как туда занесло?

– Хорошие знакомые предложили поехать с выставкой. Я, естественно, согласился. Это было в 1999 году. Я тогда еще был полон сил, энергии и на своих плечах тащил две громадные сумки с картинами через всю Европу на юг Франции.

– Хорошие были отзывы?

– Выставка прошла просто шикарно. Она была небольшая – 28 работ. Практически все были проданы. Правда, продавались они недорого, но всё равно, если человеку не надо, зачем он будет покупать? Раскупили все! Как­то приехала молодая пара на мотоцикле, и они прошли выставку – а там, когда покупают работу, приклеивают красную точечку, что работа куплена – и сказали:  «А что, все работы куплены? И нам уже нечего купить?» – «Извините, вы опоздали». Они так расстроились. «Ну можно мы хотя бы афишу купим?» И купили афишу.

– Это успех, конечно. Теперь нескоро Вы во Францию попадете, я подозреваю, как и все мы.

 «Смоленские новости» очень часто о Вас писали. Вот 2008 год. Вам сорок лет. На вопрос, как Вы определяете стиль Вашей живописи, Вы отвечаете (я могу это только зачитать, выучить это невозможно): «Стиль, близкий к импрессионизму, потому что меня интересует не предмет, а состояние, впечатление, импрессионизм, элементы экспрессионизма, иногда лирический абстракционизм». Если перевести на русский язык для простых людей, таких как я, это как вообще?

– Ну если совсем по­простому – мазня (смеется). Но если серьезно, то верно всё, ничего не поменялось с того времени. Я в том ключе и работаю. Конечно же, этот вопрос лучше критикам задавать, это их стезя, они могут долго рассказывать, а тем более сейчас очень модно в так называемом актуальном искусстве выставить какую­нибудь пустую рамку и написать два тома объяснений, как это круто и почему мы все там должны вокруг этого ходить.

– Я вообще советую всем посетителям выставок, не только Ваших, вообще не читать до посещения никакую критику, потому что человек прочитает и подумает: «Я вообще ничего не понимаю, не пойду, это слишком заумно для меня». Хотя на самом деле великолепные картины. Нет, наверное, всё Вы тогда сказали правильно.

– Да, но пусть критики, им нужно это делать. До этого Вы спрашивали про отзывы. Вот мне как раз очень важно услышать впечатления неискушенных зрителей, не художников, не критиков, не искусствоведов, а простых людей, которые, может быть, далеки от этого. Потому что у них, как у детей, незашоренное восприятие. Допустим, опытный человек видит, что работа пустая, но он может зацепиться за что­то – техника необычная, еще что­то, а простой человек, если картина пустая, так и скажет –
фигня. Правда, бывает и так. У меня был лучший друг, он, к сожалению, умер, Царство ему небесное, вот я всё время ему показывал работы свои новые, а у него было такое своеобразное восприятие. И вот я ему покажу какую­то работу, он – «фигня!» Ну, как правило, это было нецензурное слово. Я: о, значит, всё получилось (смеется).

– Про абстрактное искусство. Так «Черный квадрат» Малевича – это гениальное произведение или, как я считаю, просто черный квадрат? Но, может быть, я не дорос еще?

– Я тоже не считаю это гениальным произведением. Это безмерно переоцененное произведение. Малевич, как фигура, с моей точки зрения, конечно же, это величина, потому что практически весь современный дизайн, который мы видим вокруг, – это пошло от супрематизма, и в том числе от Малевича. Поэтому он – да, велик. Но картина «Черный квадрат» просто в свое время была скандальной, эпатажной. Он же первый раз ее выставил в красном углу, назвал ее антииконой, то есть в царской России православной сделать такой жест было скандалом, но, видимо, для этого и делалось всё это.

– Сейчас бы это назвали маркетинговым ходом…

– Да, и она была на тот момент каким­то не то чтобы новым словом, но таким вот гвоздем.

– А Никас Сафронов… К нему правильно художники относятся пренебрежительно?

– Ничего хорошего сказать не могу, а плохое – зачем говорить?

– Задам еще один вопрос, который ставит в тупик, как правило, артистов. В этой программе побывало много артистов, в том числе и выдающихся. Я у них спрашиваю – кого бы Вы назвали великим из сегодня живущих, есть такие? Они как бы не слышат слово «сегодня» и говорят про Иннокентия Смоктуновского, про Евгения Евстигнеева, про Евгения Леонова. Я уточняю: из сегодня живущих. Так вот, в Смоленском отделении Союза художников есть мастера, которых сегодня уже можно назвать великими?

– Вот именно живущих?

– Хорошо, не только живущих, если говорить про Смоленское отделение.

– Я назову, но сначала я должен оправдать всех тех людей, которые не хотят называть, я в их список тоже попаду. Дело в том, что такие определения, как «великий», «значимый», можно применить только по прошествии времени. Время расставляет такие эпитеты. А сейчас – это очень трудно. Но я назову, на мой взгляд, великих. Это один из моих учителей, Анатолий Илларионович Попов. Я считаю его великим смоленским художником. Владимир Иосифович  Ружо. Недавно была его выставка. Как­то незаслуженно вниманием он обойденный. И Владимир Васильевич Ельчанинов.

– Правильно. Не будем называть живущих, потому что это сложно, действительно.

– Живущих – сложнее. Пусть пройдет время.

– Про великих. Газета «Смоленские новости», 2016 год. Один московский искусствовед пишет: «Побывав на персональной выставке Александра Долосова, выскажу предположение, что со временем именем этого художника в городе будут называть художественные школы и улицы». Пока не называют?

– Нет, не называют.

– Ну и слава Богу, что не называют, потому что для этого у нас надо умереть.

Александр Довгань, наш общий хороший знакомый, который тоже принимал участие в этой программе, призывал всех, кто любит искусство, непременно приобретать работы Александра Долосова, потому что очень скоро они станут лотами на самых известных европейских аукционах. Прошло шесть лет, пока сложно с лотами?

– Европейские аукционы для нас теперь закрыты, так что… Подождем.

– Что касается приобретения картин, Вы дорогой художник?

– Всё относительно. С чем сравнивать? Если с каким­нибудь Бэнкси, то вообще задаром. А если сравнивать – ну сейчас такого уже нет, а в 90­е годы, – когда за бутылку водки люди готовы отдавать работы, то тогда, конечно, дорогой.

– Смоленские художники не могут жить только творчеством, я имею в виду зарабатывать?

– Это всегда так было, что только единицы могли позволить себе жить на творчество, тем более в провинции. Поэтому ничего особенного, каждый крутится, как может. Кто­то преподает, кто­то еще где­то работает.

– В этой программе принимал участие довольно известный российский певец Максим Павлов. Он здесь открывал концертный сезон, исполнял и народные песни, и советские. Он и преподает в Академии имени Гнесиных, хотя ему всего 30 лет. Я хочу, чтобы Вы прокомментировали одно его высказывание.

«Это мое убеждение, то, что я сейчас скажу, и субъективное мнение, в которое я верю. Счастливый музыкант никогда не сможет сыграть гениальное произведение. Счастливый поэт никогда не создаст поэзию. Счастливый художник не напишет картину. Художник должен страдать внутри себя. Страдать не в смысле, какой я несчастный, какой я бедный. Он должен быть обижен. И он должен где­то внутри себя быть надломленным, непонятым, может быть, недопризнанным. Тогда его нутро начинает на него работать, потому что он встречает таких же, как он, и пишет о таких, как он».

В этом есть какой­то резон, смысл?

– Да, в этом есть резон, но я не соглашусь, что именно страдать. Просто человек пытается своим творчеством что­то сказать и о себе, и о мире. У него есть какая­то потребность, неудовлетворенность. Я бы так громко не говорил – страдание. Я не могу про себя сказать, что я вот такой страдающий живописец. Но когда я вижу какую­то красоту, у меня возникает потребность эту красоту не то чтобы зафиксировать, а ее транслировать, чтобы поделиться с другими – смотри, как классно! Когда на выставке останавливаются у моих работ, и я вижу, что у людей появляется в глазах какой­то огонек, значит, произошел резонанс.

– Можно быть большим художником и счастливым человеком…

– Да, я считаю, что художники и вообще люди, занимающиеся творчеством, – это люди счастливые, потому что они имеют возможность выскочить, хоть иногда, из этого материального мира, не замыкаться в нем. И когда это происходит, ты понимаешь, что мир гораздо интереснее своей нематериальной стороной.

– Вы, конечно,  помните знаменитые строки Анны Ахматовой: «Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда». Из чего растут Ваши «стихи»? Это озарение или то, что называется «ни дня без строчки»?

– По­разному. Самое простое – это внешний стимул, когда ты пошел на этюды или просто шел по улице и увидел, например, как луч заходящего солнца осветил ротондочку над магазином «Пушкинский». И что­то такое – бах! И ты загорелся – надо это изобразить. Это самое простое. Или же у тебя возникли какие­то идеи, которые ты хотел бы воплотить в картине. Или же тебе что­то во сне приснилось. По­разному. Возникает потребность высказаться, и ты делаешь. Есть и другой момент. Часто говорят – надо ждать вдохновения, надо ждать музу. Не надо ждать. Надо работать, потому что всё­таки труд художника – это труд. Тебе даны способности, талант, но ты должен его реализовать. Для этого нужно очень много работать, чтобы научиться владеть материалом, какие­то инструменты приобрести для выражения и потом трудиться, не ждать, потому что если ты будешь сидеть и ждать, никакая муза, никакое вдохновение не придет. Оно приходит во время работы. Я иду в мастерскую, у меня есть какие­то планы, начинаю работать. В процессе может появиться вдохновение, этот полет, ради которого и занимаются творчеством, а может и не появиться, но ты всё равно работаешь.

– Я где­то читал что Вы пишете быстро. От задумки до воплощения довольно короткое время.

– Как считать. Если это этюд, да, бывает, и сорок минут, и час. Если это маленький этюд, он может получиться тоже очень шикарно за двадцать минут. Может и такое быть. А иногда… Вот у меня, например, висит картина в мастерской на стене, обнаженная женщина. Я ее написал достаточно быстро, за пару дней, но потом в течение десяти лет я что­то там подмазывал. Как считать? Я ее за два дня написал или за десять лет?

– Что ж там, в обнаженной, можно подмазать?

– Ну вот что­то можно. Приходите в мастерскую, посмотрите.

– Кстати, про обнаженные натуры. Я всё стесняюсь спросить, это есть какой­то контингент девушек, которые готовы к обнажению для художника, или каждый раз это какие­то новые модели? Или это просто хорошие знакомые?

– Самые лучшие натурщицы – это, конечно же, люди, которым приятно себя представить. То есть не обязательно раздеться. Неважно, одетая ты или раздетая. Им приятно, они чувствуют, что это важно, они помогают художнику. Как правило, это самые лучшие натурщицы. Потом есть такое понятие «фотогеничность». У меня была натурщица, как ни сядет, как ни встанет – тут же можно рисовать, не надо никаких манипуляций, не надо никаких шампанских… Как некоторые пишут, надо бокал шампанского… Ничего не надо, она просто в любом состоянии замечательна.

– Человек должен иметь, я не скажу «мужество», но готовность предстать обнаженным перед чужим человеком…

– Здесь доверие, конечно, должно быть. Как вы доктору доверяете, так и художнику доверяете. Мотивы могут быть разные. Кто­то хочет остаться в веках, кто­то хочет просто помочь художнику…

– Художник платит за это?

– Если художник богатый, то да. А если нет, то всё на интересе. Человек понимает, что он остается в веках, а художник получает бесплатную натуру.

– Но это тоже хороший мотив – в веках остаться.

– Неплохо, да.

– Вы обмолвились, что у Вас есть ученики.

– Я преподаю в студии, и в университете, и в мастерской.

– Как общее впечатление?

– Бывают очень способные…

– А бывают просто амбиции родителей – сиди и рисуй, станешь таким, как Долосов, может быть.

– У меня таких нет. Я учу людей с нуля изобразительной грамоте. Начинаем – кубики, шарики, цилиндры. Основы. До творчества немногие дотерпят, потому что это долгий путь.

– И в завершение я не могу не спросить о Смоленской организации Союза художников, потому что абсолютно разные мнения: нужно – не нужно. Как Вам живется в этом Союзе?

– Прекрасно живется, замечательная организация. Там в секретариате замечательные женщины работают. К ним всегда приятно зайти, выпить чашечку чая, перемолвиться хорошими словами. Встретить там художников. И выставки там интересные проходят. Союз художников – классное место. Другое дело, что, конечно же, жаль, что мало внимания сейчас уделяется со стороны властей вообще творческим союзам. Не до этого, может быть. Конечно, в советское время немножко всё было по­другому. Но это было уже давно. Теперь чего вспоминать?

– Александр Эдуардович, я Вам желаю больших­больших творческих успехов. Благодарю и хочу еще раз сказать, что у Вас прекрасные работы. Так что успехов­успехов­успехов.

– Спасибо. Приятно слышать. Вам тоже всего хорошего.

– Спасибо.

P.S. Видеоверсию беседы смотрите на сайте газеты «Смоленские новости» в разделе «Видео».