Валерий Баринов: «Я каждый спектакль жду провала»

Гостем очередного выпуска авторской программы Сергея Новикова «Диалоги» (телеканалы «ОТР» и «Регион­67») стал народный артист России, гость Всероссийского кинофестиваля актеров­режиссеров «Золотой Феникс» Валерий Баринов.

– Здравствуйте, Валерий Александрович.

– Здравствуйте.

– Я Вас приветствую в программе «Диалоги», очень рад Вас видеть, что называется, живьем. Вот, положа руку на сердце, Вы слышали раньше об этом смоленском кинофестивале «Золотой Феникс»?

– Я был на одном из этих фестивалей, только давно очень.

– Прекрасно, потому что много раз мы говорили организаторам, что как будто заговор молчания существует вокруг этого кинофестиваля, я имею в виду федеральную прессу, и даже на канале «Культура» о существовании «Золотого Феникса» ни слова за все эти годы, поэтому к Вам просьба: в своих интервью иногда…

– …я буду рассказывать. Я, кстати, не раз рассказывал про Смоленск многим людям, это ведь совершенно необычный город.

– Состоялся здесь Ваш творческий вечер, с большим успехом он прошел, и заложили звезду в Вашу честь. Ну к вечеру вопросов нет, а вот что касается звезд именных, здесь неоднозначное к ним отношение. Как Вы к таким знакам внимания относитесь?

– Эта звезда для меня, поверьте, очень серьезно. Во­первых, Смоленск это какой­то особый русский город, ты здесь понимаешь, что Смоленск – это Россия. И то, что здесь будет моя звезда… Я не могу сказать, что это наполняет меня гордостью, нет, но первое, что я подумал: надо собрать внуков и привезти показать, во­первых, Смоленск и показать, что здесь моя звезда. Для меня это событие очень значительное.

– Если продолжить разговор о почестях, то в 42 года Вы стали заслуженным артистом России, через 12 лет – народным. У военных есть такое выражение: «Генерал – это не звание, это счастье». Вот по аналогии, народный артист – это уже, действительно, счастье?

– Счастье для артиста – это иметь работу, быть востребованным. Я всегда честно работаю. У меня более 200 фильмов, у меня огромное количество театральных работ в разных театрах, поэтому к званиям я относился тоже как к какому­то достигнутому итогу. Не то что бы я работал, чтобы получить звание, нет, но раз это отмечали… Единственное, что могу сказать: для получения званий я палец о палец не ударил, ничего не делал, кроме того, что просто играл.

– Валерий Александрович, Вы родились в деревне Жилино Орловской области. Детство, юность прошли в простой семье. Кто был тот человек, который сказал: «Валера, надо ехать в Москву, у тебя получится стать артистом»?

– Такой человек был, но я уже работал и рабочим сцены, и числился актером вспомогательного состава.

– В Орловском театре?

– Да, и был такой Валентин Алексеевич Иванов, руководитель театра. Вот он сказал, что мне надо ехать поступать.

– Ни одной роли в Орловском театре Вы не сыграли?

– Нет, я играл там, фашиста в «Разведка идет впереди», выходил уже со словами и играл. Но как рабочий я был, конечно, гораздо ценнее, чем артист, это точно. А в принципе артистом я себя почувствовал гораздо раньше – когда шестилетним мальчишкой вышел на смотре самодеятельности на сцену и читал стихи Исаковского о мире. И вдруг почувствовал… Вот удивительно, конечно, потом я пытался рассуждать, что это такое было? Это было какое­то единое дыхание с залом. Я видел, как плакали женщины и мужики, которые еще сидели в гимнастерках, это был 1952 год, еще на многих были шинели и гимнастерки фронтовые.

– Я всегда хочу, чтобы наши беседы носили, кроме всего прочего, и прагматический характер, поэтому часто артистам задаю такой вопрос. Вот сейчас слушает нас молодежь, которая в следующем году заканчивает школу. Они смотрят на артиста Баринова и думают – мы тоже хотим быть такими же узнаваемыми, популярными, такими же востребованными. Что Вы им скажете? К чему нужно быть готовым?

– Друзья мои, это прекрасная профессия, прекрасная! Но если вы идете туда только затем, чтобы быть узнаваемым – не надо. Сейчас это легко и без театра – выходите в интернет и быстро сможете стать узнаваемым – через скандал, через что угодно. Если же вы хотите постичь эту профессию, полюбить ее и получать от нее удовлетворение, даже не материальные какие­то блага, а именно удовлетворение от того, что вы занимаетесь этой профессией, то знайте: это очень тяжелый труд. Вот меня часто спрашивают: почему я не преподаю? Я боюсь ответственности. Если передо мной поставить десять человек, я просто спрошу каждого из них: как их зовут, кто их родители, зачем они сюда приехали, и уверяю Вас, что в 95 процентах я сразу скажу, кто из них актер, а кто нет. Я понимаю это. Но, допустим, я ему скажу, что он артист, потом четыре года буду его учить. Но ведь никаких гарантий. Чтобы стать актером, тут должно совпасть столько разных компонентов – и удача, и, конечно, трудолюбие, вера в себя. Что главное в нашем деле? Терпеть! Но не ждать. Фокус весь в том, что когда судьба предоставит, а она обязательно предоставит хотя бы один шанс, ты должен быть готов к этому шансу. И физически, и морально, и профессионально. Великий артист Олег Борисов мне говорил, что был такой период в его жизни, когда семь лет он ничего не играл в театре – а это был величайший артист, – но наступил момент, когда ему сказали: «Олег Иванович, можете попробовать?» Он сказал: «Да, могу» и пошел на сцену, и не менее великий режиссер Георгий Товстоногов, который семь лет его «мариновал», сказал: «Шейте на него костюм». Понимаете? Ты должен быть готовым, когда крикнут: «Баринов!» – «Да я, я сейчас…» – «Нет, всё, поздно!» – «Баринов!» – «Я!» Понимаете, ты должен быть готов к этому.

– Валерий Александрович, мне посчастливилось со многими артистами встречаться и, в частности, с Евгением Павловичем Леоновым, царство ему небесное, и я тоже часто привожу его цитату. Когда я ему задал тот же вопрос, он сказал: «Вот пусть этот человек останется один на один с собой и скажет: ты будешь играть в маленьком городе, в маленьком театре, маленькие роли. И овации, «браво», цветы – это всё не для тебя. Если ты согласен на это – иди». Но я, уже с другой стороны, думаю, зачем же ставить такие условия, надо же всё­таки стремиться, наверное.

– Стремиться к чему? Чтобы были овации?

– Чтобы были главные роли.

– Ах, боже мой, Вы знаете, не каждый человек рожден для главной роли. Я работал со многими актерами великими, начиная с «Александринки». Был там замечательный актер Михаил Клавдиевич Екатерининский, он был король эпизода. Он был невероятно талантлив, но играл всегда маленькие роли. Но как! Я помню, когда он играл с великим Симоновым в «Перед заходом солнца», он там подавал ему пробирку с лекарством, не зная, что там яд. И когда он понял, что подал яд своему любимому хозяину, то стал укрывать покойника пледом. Вот как он это делал – я никогда этого не забуду. Мог бы он так играть главные роли? Не знаю. Играть главную роль – тут нужен особый какой­то дар. Бывает артист не очень талантливый, а вот главную роль может вытянуть, взвалить на себя спектакль, потянуть. Но главное в нашем деле всеже не это. Вот я Вам сказал, что шестилетним мальчиком почувствовал власть над залом. И когда это происходит, когда я понимаю, что сейчас они заплачут, а сейчас я сделаю определенный жест, и все они засмеются – это самое счастливое состояние. Вот когда чувство полета возникает у тебя от присутствия на сцене, от умения, ты придешь и к главным ролям, значит ты правильно выбрал профессию. Евгений Павлович прав, если смотреть в корень.

– Так вот о чувстве полета, в этом году исполнилось 54 года, как Вам сказали, что Вы состоялись как артист. Это было 9 июня 1967 года.

– Да, правильно, я отмечаю его как второй день рождения.

– Кто сказал? Виктор Иванович Коршунов? Ваш педагог и народный артист?

– Ой, это сказали несколько человек, педагоги, которые мучились со мной весь семестр. Я репетировал водевиль, был такой трудоголик, работал ночами. И понимал, что это всё не то. Это было на третьем курсе. И – о, чудо! – именно при сдаче спектакля – полный зал студентов, а студенты самые ярые зрители были, и кафедра – я «полетел», я почувствовал, что всё идет как надо. И там дошло до того, что Анненков, председатель комиссии и глава актерского факультета, народный артист Советского Союза, стучал по столу, чтобы я перестал, ему надо было отсмеяться. И потом пришли мои педагоги – Коршунов, Шаронова, Урнова и сказали: вот этот день ты должен отмечать, как день рождения артиста Баринова; и к чести моих педагогов, пока они были живы, они всегда меня с этим праздником поздравляли.

– Валерий Александрович, потом был Ленинград, шесть лет в Александринском, тогда он назывался театр имени Пушкина.

– Да, а разве убрали это название сейчас?

– Сейчас он так называется: «Национальный драматический театр (Александринский)».

– Ах, вот как…

– И ведь какие имена – Василий Васильевич Меркурьев, Юрий Владимирович Толубеев. Николая Константиновича Черкасова, наверное, Вы еще застали.

– Нет, Черкасова я не застал.

– Николай Константинович Симонов?

– Николай Константинович Симонов был, я играл с ним в нескольких спектаклях – «На дне», «Тиль Уленшпигель», «Маленькие трагедии». Я там играл маленькие роли, а в спектакле «Тиль Уленшпигель» он играл Клааса, отца Тиля («пепел Клааса стучит в мое сердце»), и там была придумана такая сцена – когда сжигают Клааса, его привязывают к дереву, поднимаются языки пламени, потом круг поворачивался в темноте, убирали это дерево, и дальше круг уже без Симонова делал полный оборот, стояло уже обожженное дерево, и стоял на коленях Тиль, собирающий пепел своего отца. И Симонов сказал: «Я не смогу уйти в темноте, я боюсь». Он уже был в возрасте, хотя какой возраст – я уже давно его пережил. И я сказал режиссеру: «Давайте я его унесу». – «Как унесете?» –
«Возьму и вынесу». Я был тогда здоровый парень… «Сначала при свете!» –
«Конечно, при свете сначала». Я его взял, легко снес с круга, поставил. Он спросил: «Как тебя зовут?» – «Валера». И как только гас свет, он сразу: «Валера, Валера». Я выходил: «Я здесь, Николай Константинович», брал и уносил его. И мне говорили: «Ты один из молодых артистов, может быть, единственный, чье имя он помнит».

– Валерий Александрович, что то главное, что отличало всё­таки этих артистов от сегодняшних? Я не беру профессионализм и мастерство.

– Я смотрел на них, как смотрят на богов, они были для меня именно кумиры. Чем они отличаются… Была такая знаменитая фраза Щепкина: «Священнодействуй или убирайся вон». Всё­таки они священнодействовали.

– Вы потом 14 лет работали в Театре Советской Армии.

– Да.

– Там же всю жизнь играла и Людмила Ивановна Касаткина, а она ведь наша землячка, родилась в деревне в Вяземском районе. Что Вы о ней скажете?

– Это была уникальная актриса, я с ней играл достаточно много. Во­первых, я играл Вайнонена в «Оптимистической трагедии», где она играла комиссара. Меня поражало, что она всегда была как ученица. Она приходила на репетицию –
всё! Народная артистка кончалась, была девочка, которая всё пытливо пыталась понять и работала фантастически. Спектакль шел редко, раз в месяц, а то и в два, и когда решили, что нужно поставить Баринову дублера, а я сниматься уже начал много, она сказала: «Нет, ни в коем случае». Потом у меня с ней был совершенно замечательный случай. Шел спектакль «Орфей спускается в ад», и ее мужа, старого человека, играл прекрасный актер Михаил Михайлович Майоров, но он заболел. Заболел утром, а спектакль вечером, и отменять уже нельзя, потому что на нее шел народ, билеты были проданы все, а роль мужа достаточно большая. И вот Александр Васильевич Бурдонский, режиссер, говорит: «Как мы Люке скажем, как?» Он называл ее Люка. Я говорю: «Не знаю, давай я сделаю грим и прямо перед спектаклем к ней придем». Она приезжает часа за полтора, гримируется. Мне сделали грим, входим мы, Саша и я, и он говорит: «Люка, сегодня МихМих заболел, только часа два назад». Он, правда, заболел утром. «Сыграет Валера». А мы с ней даже не репетировали. Что было у нее в глазах! Это не основная, не главная роль, но это роль, с которой у нее много сцен, и она говорит: «Подойди». Я подошел к зеркалу. Она сказала: «Это ты?» – «Да, я». Она не узнала меня, конечно, и потом мы это с ней с удовольствием играли. Меня поражало всё – она была хозяйкой в театре, всякое бывало… Да, человек непростой. Но что касалось площадки, сцены, что касалось работы – она была студенткой первого курса, она каждый раз приходила, как будто ничего не знает, вот это меня в ней поражало.

– Вы сейчас сказали о вводе, я даже слышал такое выражение, что «Баринов – это король вводов», потому что Вы способны мгновенно запоминать новые тексты.

– Я недавно переболел ковидом очень серьезно, еле выжил, было 80 процентов поражения легких. Все говорили, что это чудо, что я выжил. Я, честно говоря, лежа в реанимации, стал беспокоиться не о том, что меня могут положить на ИВЛ или ввести в кому, я к этому был близок, а что я теряю память. Я помнил всё, что я играл раньше, то есть я пытался вспомнить и вспоминал и прозу, и стихи, а новое ничего не мог запомнить. А ведь раньше память была да… Я даже поражался, мне казалось, что это все должны так… У меня есть рекорд – я за ночь выучил 113 страниц.

– Кошмар.

– Да, это кошмар, это лучше не вспоминать, но это рекорд. А так, в принципе, когда мы репетируем, я вообще текст не учу. Он учится на репетиции. Вот я работал с иностранцами театральными, они требуют, чтобы актер приходил с выученным текстом, это у них как закон, а я, такой наглый, приходил без знания текста. Чуть с роли не снимали, протестовали, но после первых же репетиций они поняли, что когда кончается репетиция, единственный человек, который знает текст, это я. Понимаете, если я учу текст, я всё равно как бы свою концепцию предлагаю. Я же учу текст не просто так, как обезьянка, я учу, уже зная, что я буду играть. Я прихожу, а мне режиссер говорит: «Нет, это надо лежа произносить». –
«Подождите, я выучил, что я стою, а теперь – лежа». Я ложусь, я всё забыл. А на репетиции я уже запоминаю – это я говорю здесь, это – здесь… И к концу репетиции я знаю текст лучше всех, в этом мой секрет.

– Кама Гинкас, главный режиссер Театра юного зрителя, где Вы сейчас работаете, и Вы много раз говорили, что это «Ваш» режиссер, так вот у него к Вам есть серьезная претензия, он даже сказал: «Я никогда ему этого не прощу». Называется претензия так – «снимается в чем угодно». У вас более двухсот ролей в кинофильмах, но ведь действительно присутствует некая всеядность, Валерий Александрович?

– Я вам скажу так. Вот что такое для меня моя профессия? Это как профессия токаря, слесаря. Допустим, Вы высокого разряда токарь, и Вам говорят: «Вот сегодня твоя задача, вот чертеж, будешь точить контргайку для унитаза». Хорошо. Завтра говорят: «Выточи деталь для космического корабля», и вы делаете. Это моя работа, и пока мне дается возможность играть, я отвечаю за любую свою роль, где бы я ни снимался. Слава тебе Господи, у меня не было провалов. Об этом я всегда говорю – я каждый спектакль, не каждую новую роль, а каждый спектакль, жду провала, вот этого я боюсь больше всего, но как только этот страх у меня уйдет, я перестану быть артистом. Так и тут. Предлагают – могу, работаю. Я пытаюсь найти что­то в этой роли, и это моя профессия, я на это учился.

– Плюнуть в вечность, по выражению Фаины Раневский, Вы не боитесь?

– Нет, это я с ней согласен. Как она еще говорила: «Деньги кончаются, а позор остается». Но я не могу сказать, что мне стыдно, что я этим занимался. Гинкас же не знает, сколько мне предлагалось и предлагается, а я отказываюсь. У меня однажды была очень смешная история. Мне позвонил один генеральный продюсер и говорит: «Валера, у нас есть роль, большая роль, ты должен это сыграть». Я говорю: «Хороший или плохой?» – «А в чем дело?» – «Я за плохих беру дороже». – «Ну приезжай». Пришел режиссер и говорит: «Вот, Валера, надо сыграть мэра города». – «Так.» – «Он жулик».

– Какая необычная, редкая ситуация…

– Да… «Понятно, жулик». – «Но мало того, он голубой. У него есть помощник – гей, и этот помощник ворует, прикрываясь его именем». Я посмотрел, говорю: «У вас не хватит денег, чтобы я это сыграл» – и отказался.

– Валерий Александрович, часто слышишь – у этого актера сложный характер, у этой актрисы непростой характер… А Вы слышите о себе – у него сложный характер? Я про кино сейчас в данном случае говорю.

– Я не слышу этого, мне впрямую не говорят. Хотя слышал однажды разговор двух молодых артистов, один спрашивает: «Ты с Бариновым снимался?» – «Да». –
«А я нет. А как он?». – «Ну лучше знать текст». Сложный ли у меня характер? Вообще я не знаю, какой у меня характер. Какой у меня характер, конечно, знают мои родные, всё отыгрывается на них. Представьте себе, в день спектакля, сложного спектакля, я с утра коплю в себе отрицательную энергию, коплю раздражение…

– Именно отрицательную?

– Да. «Почему белая чашка?! А где моя чашка?!» Ну и так далее. И всё это отражается на родных и близких. И потом, к семи часам, когда должен подняться занавес, уже всё это у меня вот здесь, и на этой основе я вылетаю на сцену, и отсюда у меня сила и темперамент, всё сразу, потому что я накопил это. Хорошей энергией так себя не зарядишь.

– Это Вас роднит с Фаиной Георгиевной, она тоже любила перед спектаклем накричать на кого угодно. Но я о сложном характере. Юрий Мороз, режиссер, мы знаем его последнюю работу – «Угрюм­река». Цитата: «Чем профессиональнее человек, тем сложнее у него характер. Почему? Потому что в кино пришло огромное число людей, которые не должны находиться здесь в принципе. Их надо гнать поганой метлой, поскольку это люди с улицы. В советские времена ты не мог приблизиться к кинематографу без диплома. Сейчас ничему учиться не надо. Глядишь, вчерашняя «хлопушка» стала вторым режиссером, а как профессиональный человек будет относиться к абсолютно не профессиональному рядом – естественно, посылая его по известному адресу и зарабатывая репутацию актера со сложным характером». Это так?

– Понимаете, с тем же великим артистом Олегом Ивановичем Борисовым, который семь лет просидел, потом вышел на сцену, и Товстоногов сказал: «Шейте на него костюм», была такая ситуация: я с ним снимался, и с нами не очень хорошо обошлись. Небрежно обошлись сначала ассистентка, потом помощник режиссера и потом, как ему показалось, не так позвали на площадку. Вот характер тоже был сложный! И когда я встал, чтобы идти на площадку, он сказал мне: «Сиди». Я сел, и когда пришел второй режиссер и сказал: «Олег Иванович, Валерий Александрович, пожалуйста, на съемку. Всё готово», он сказал: «Пойдем». Мы пошли, и, идя по коридору, он сказал: «Запомни, у тебя есть один инструмент, которым ты работаешь, – это ты сам. И ты должен уважать его сам и заставить других, чтобы они его уважали». И я подумал: вот откуда сложность характера, но он имеет на это право, он работает двадцать четыре часа в сутки.

– Но Юрий Мороз говорит о непрофессионализме, который сейчас захлестнул вообще все сферы.

– Тут ничего не поделаешь. Не хотел бы об этом говорить, но меня во многом раздражает и одинаковость большинства молодых артистов, да и не только молодых, и отсутствие образования, отсутствие профессии, я это вижу, но это не очень видно зрителю. Когда появились первые мексиканские сериалы, я думал –
боже, какой ужас! А потом этот ужас пришел к нам, и оказалось, что ужас не такой и ужас, начинаешь привыкать к этому, но это неправильно.

– Но ведь это результат того, что культурный уровень нашего народа просто ниже плинтуса опустился.

– Я тут недавно слушал какую­то передачу, там были блогеры – «Зачем мне знать, когда родился Пушкин? Вот я нажал «родился Пушкин» – и что? И я знаю, когда родился Пушкин, – и что со мной произошло?» Я подумал: с тобой ничего и не произойдет никогда. Потрясающие слова – «душа обязана трудиться и день, и ночь, и день, и ночь». Так и мозг человека обязан трудиться, человек должен быть в поиске. А то, что он взял планшет, посмотрел, вот я знаю. Ничего ты не знаешь. Так творческий потенциал человечества падает. У нас теперь очень много появилось помощников: интернет, соцсети… Это хорошо, но что­то мы теряем главное.

– А нет такого ощущения, что какая­то сознательная дебилизация идет?

– Нет, я не верю в теорию заговора. Я верю в то, что, к великому сожалению, человек и человечество всё­таки в большинстве своем ленивы, и когда есть возможность проглотить то, что за тебя уже разжевали, глотаем с удовольствием. Не знаю, может, не стоит об этом говорить, но я против ЕГЭ, категорически против, потому что заложить в одно прокрустово ложе всех нельзя. Я сейчас прихожу и вижу на курсах театральных по 30, по 35 человек, а бывает, что один педагог ведет еще какую­нибудь студию. Нас на курсе было девятнадцать. У нас было семь (!) педагогов по мастерству. Понимаете, актер – это штучное производство. Ручками надо слепить каждого артиста. А когда их тридцать?

– Марлен Мартынович Хуциев, принимая участие в этой программе, высказал такую мысль – не закрыть ли хотя бы на какое­то время театральные вузы, потому что столько несчастных безработных артистов ходит по стране. Когда я эту мысль высказал Евгению Владимировичу Князеву, ректору Щукинского училища, у него была бурная негативная реакция. Он сказал: мы же тогда потеряем школу.

– Я согласен с Князевым, потому что как только закроются школы, туда хлынет масса людей из КВН. К великому сожалению сейчас очень много этих непрофессионалов. Однажды я снимался в каком­то сериале, и ко мне подошел человек, он из охранников, из­за необычного лица он играл там начальника ОМОНа. Он говорит мне: «Я хочу у вас спросить, как стать медийным лицом?». Тут я руками развел, думаю, ну что я тебе скажу, дорогой ты мой? Вот так и тут – если закрыть эти школы, то в кино и в театр придут охранники да блогеры.

– Валерий Александрович, задам Вам вопрос, который часто ставит в тупик Ваших коллег. Можете Вы назвать артистов, действующих, которых уже сейчас можно назвать великими?

– Могу. Первое имя, которое мне приходит, Сережа Гармаш. Я считаю, это великий артист. Потрясающий артист Миша Ефремов. Из женщин можно назвать Таню Васильеву (Ицыкович), Катю Васильеву, которая сейчас ушла в монашки, я имел счастье работать с ней.

– У поэта Николая Еремина есть такие стихи – герой смотрит в зеркало и говорит: «И сам себя не узнаю – седой, непьющий и бескрылый». Бескрылость – как ее избежать в нашем возрасте? Мы примерно одного поколения, я, конечно, младше, но всё равно… Как бескрылости избежать тем более артисту, которой в десятитысячный раз выходит на сцену?

– Рецепт сложный и простой. Художник, артист, писатель, человек творческий, человек искусства должен сохранить в себе детство. Это и вера, это и обидчивость, это и прощение. Именно детство, помноженное на мудрость приобретенную, профессиональную. Вот это, пожалуй, рецепт для любого художника.

– Валерий Александрович, а не замахнуться ли Вам на Уильяма нашего Шекспира? Я очень хорошо представляю Вас в роли короля Лира, например. Пришло время, мне кажется.

– Да­да, конечно, время пришло. Или ушло… Тут однажды мне Гинкас сказал: «А что бы ты хотел сыграть?». Я сказал: «Знаешь, я бы хотел сыграть такой спектакль, где старый актер рассказывает о том, как бы он сыграл несыгранные им роли. Все партнеры пусть будут молодые. Допустим, я играю Ромео – не столько играю Ромео, сколько рассказываю, как бы я это играл, – а Джульетта молодая. Или, допустим, я играю Макбета, роль, за которой я всю жизнь гонялся и так и не сыграл».

– Гинкас отозвался?

– Он сказал – это очень интересно, но интересно, а предложений пока нет… У него ведь интерес рождается где­то там. Раз – щелкнуло! Ему легче, он в плане выбора свободен, а артисты – нет, они не свободны. Хотя, когда мне говорят, что артист – профессия зависимая, я отвечаю – да, конечно, от нее все зависят, в принципе. Когда поднимется в 19.00 занавес, и гаснет в зале свет, на сцену выходит артист. Нет никого – ни режиссера, никого… Всё это было до того, а сейчас остаемся я и зритель. Всё! И между нами происходит театр.

– Валерий Александрович, пусть всё сбудется. Я Вас благодарю и желаю больших творческих успехов.

– Спасибо.

P.S. Видеоверсию беседы смотрите на сайте газеты «Смоленские новости» в разделе «Видео».