«Мне «повезло» с пытками»

5 ноября 2017 года двое молодых людей, Влад Мордасов и Ян Сидоров, вышли на центральную площадь Ростова­на­Дону с плакатами «Верните землю ростовским погорельцам!» и «Правительство в отставку!» в поддержку ростовчан, пострадавших от масштабного пожара в августе. Действия молодых людей были расценены властями как покушение на массовые беспорядки: Мордасов получил шесть лет и семь месяцев колонии строгого режима (отбывал срок в Ростовской области), а Сидоров – шесть с половиной (отбывал в Димитровграде под Ульяновском). В июле 2020 года Верховный суд России переквалифицировал статью c покушения на подготовку к массовым беспорядкам и снизил наказание обоим до четырех лет.

3 ноября Влад Мордасов и Ян Сидоров вышли на свободу, отсидев на сутки меньше положенного срока благодаря празднику – Дню народного единства. 

На следующий день, уже в Москве, мы садимся с Яном за интервью.

– Начнем с хорошего: а было ли вообще что­то хорошее за эти долгие четыре года?

– Непростой вопрос. Главное, пожалуй, что в моей семье все живы, здоровы, и я со всеми могу обняться. А вообще, в тюрьме немножко меняется масштаб понятий. Мелочи радуют: хорошая погода на прогулке, возможность пересечься на пару минут с Владом в прогулочном дворике СИЗО в Новочеркасске, где мы оба сидели в ожидании суда… Приготовленные салат или тортик на Новый год – опять радость. Ценишь ерунду, на которую раньше бы и внимания не обратил.

– Что было самое трудное?

– Наверное, примирение с тем, что ты очень долго не увидишь семью, что будешь оставаться в этой системе неопределенное количество лет. Еще до того как начались суды, я понимал, что мы уедем далеко и надолго, лет на восемь: с этого срока начиналась наша статья 212 часть 1 – «Организация массовых беспорядков». Мы, конечно, продолжали бороться и делать всё, что возможно, но я был очень пессимистичен. И вот когда я примирился – не смирился, а именно примирился, – что сидеть придется долго, стало как­то легче.

– А с точки зрения быта?

– В спецблоке СИЗО, где я пробыл год (а вообще в СИЗО я провел два года), больше всего напрягало, что на четырех с половиной метрах находятся стол, кровать, лавочка, туалет, отгороженный тонкой стеночкой, и все запахи оттуда идут в камеру, – и два незнакомых друг другу человека, оставленные там неизвестно на сколько… Эта теснота, конечно, потом сближает, но легче­то не становится. 

А уже в колонии выходит всё наоборот: из этого практически одиночества я оказываюсь в бараке на сто человек, где не продохнуть, мельтешение людей, шконки, стоящие настолько близко, что чувствуешь дыхание соседа.

– Чего больше всего не хватало?

– Информации извне. Ты погружаешься в этот быт, нет новостей, нет понимания, что происходит с родными и близкими. Нет возможности всё с ними обсудить и поговорить, когда этого хочется. Хотя можно было звонить, 10 или 15 минут каждый день, но это недешевое удовольствие, для обычного заключенного зачастую недоступная услуга. Больше всего радости, конечно, было от писем.

– Отношения с другими заключенными и с сотрудниками как складывались?

– Я старался выстраивать нормальные человеческие отношения с товарищами по несчастью, и это, в основном, получалось. С руководством были отношения достаточно натянутые, а с обычными сотрудниками – нормальные, явных садистов среди них не было, да и предвзятого отношения ко мне тоже не было. 

– Что­то тебе зона дала?

– Дала разобраться в себе. Когда ты сидишь в камере вдвоем на четырех метрах, вы недельку поговорите, а потом просто тошнит друг от друга. Говорить перестаешь, и наступает полная тишина. Если есть книги – читаешь, думаешь, фантазируешь, в общем, занимаешься самокопанием. Первый год дал мне возможность проанализировать себя, понять, что я хочу, чего не хочу и как жить дальше. Кроме того, начинаешь лучше разбираться в людях – это уже опыт колонии. Смотришь, что каждый говорит и что делает, – и так учишься понимать, кто перед тобой.

– Ты ходил к тюремному психологу на беседы?

– Не мог не ходить, мне это было вменено в обязанность, но все это было для галочки, цели помочь у них нет. 

– А работа там была?

– Это отдельный момент. Год я проработал на деревообрабатывающем производстве, было очень интересно, и я даже смог в некоторой степени освоить специальность оператора станка с ЧПУ.

– Ого! А зарплата какая?

– Невероятная. Целых 500 рублей в месяц!

– Реформы ФСИН, которые бы ты предложил безотлагательно.

– Ограничил бы абсолютно безграничную власть начальника колонии, то есть чтобы все решения принимались коллегиально, а не им одним, это решило бы много проблем. Попытался бы сделать саму систему ФСИН более открытой, спокойно допускал бы журналистов, особое внимание я бы уделил ОНК и выборам в них, чтобы туда попадали не бывшие сотрудники системы, а люди, которым это действительно важно, нужно и интересно.

– Я знаю, что перед выходом на свободу у тебя был драматический момент с посадкой в ШИЗО, а потом и в СУОН (строгие условия отбывания наказания).

– Вообще­то, я, если судить по бумагам, нарушитель со стажем: у меня около 260 нарушений. Из них за первый год в СИЗО – 240. 

– То есть по нарушению – раз в полтора дня?

– Примерно так. Мне эти бумаги писали, я думаю, с подачи Центра «Э». Например, у меня 194 нарушения за то, что отвернул в сторону камеру видеонаблюдения, чего, конечно, делать нельзя. Получается, что я с каким­то неистовым упорством выворачивал камеры, мне лепили замечания, а на следующий день я это делал опять и снова… Или вот: однажды за один день, 9 февраля 2018 года, как выясняется, я восемь раз расправил спальное место. 

– Что сделал?

– Расправил спальное место – так в справке о дисциплинарных взысканиях, – то есть откинул одеяло, а потом его обратно закинул, а потом снова откинул. И так восемь раз… и за каждый отворот одеяла я получал выговор. А потом еще (уже в колонии) я получил 15 суток ШИЗО: неправильно заправил спальное место, не по установленному образцу – то есть не положил простыню сверху одеяла. Представляете, если бы дома так: не положил простыню – сидишь полмесяца в подвале или наручниками прикованный к батарее… 

– Ян, я бы хотела вернуться к самому началу этой истории. Я помню, что с площади, где вы и пяти минут не простояли с плакатами, вас забрала полиция и увезла в отдел. Что было дальше?

– А дальше я близко познакомился с сотрудниками Центра «Э» – У. и К. (фамилии известны редакции – В.И.), которые на протяжении десяти часов били меня бутылкой воды «Кубай» полуторалитровой, я сидел на стуле, они меня поднимали, опять сажали, били, оскорбляли, разговаривали как с отбросом жизни, ничтожеством, пытались дать мне почувствовать, что я кусок дерьма. 

Говорили: мы знаем, что ты пришел, чтобы устроить бучу, ты хочешь замутить свержение власти. А я в ответ: мирная акция. А они били по голове, по животу.

Я не признался ни в чем. Но К. положил на стол опросник, написал текст, под которым я должен был поставить свою подпись. Я текста не читал, они сказали, что если я подпишу, они отстанут. Я подписал, и мне до сих пор стыдно, что я это сделал. Как потом выяснилось, юридически их документ никакой силы не имел, это были не признательные показания, а именно опросник…

– Потом вас отвезли в суд и дали семь суток за несанкционированную акцию – вероятно, с подачи Центра «Э»?

– Ну да. Мы сидели в спецприемнике, сотрудники Центра «Э» приехали туда, я выхожу в коридор и вижу К., который говорит: «Ну здравствуй, Ян». И я понимаю, что меня поведут пытать. Чувство бессилия сковало, юридически я был совершенно в этом не подкован. Меня отвели в комнату без видеокамер. К. как бы был за главного, второй сотрудник держал меня, а третий – бил руками, бил так, что следов не было, умело. Я начал понимать, что они хотят какое­то серьезное дело против нас возбудить. Всего они приходили два или три раза. Требовали, чтобы я заучил текст, какие мы экстремисты и планировали силовые действия – типа свергнуть власть – на 5­е число. В конце концов, я согласился. И 10 ноября меня, как бы готовенького, отвезли в Следственный комитет, цэпээшники стояли в коридоре: ты всё помнишь, что должен говорить, – проверяли, выучил ли я роль. Меня завели в кабинет следователя, привели дежурного адвоката. И я сказал совсем не то, что они хотели от меня услышать. Я говорил о мирной акции протеста и привлечении внимания к проблеме погорельцев. И следователю пришлось всё это записать.

– А твоя семья знала, где ты и что с тобой?

– Нет, мама искала меня пять дней по моргам, больницам, отделам полиции. Только 10 ноября мне дали возможность позвонить ей. В тот же вечер у меня был уже адвокат по соглашению, нанятый мамой, но его ко мне не пустили, фактически обманув… 

11­го числа привезли опять в СК, попросили адвоката по назначению выйти, она, такая старая старушка, говорит: ну ладно, хорошо. И вышла. На меня накинулся К., схватил за грудки: «Янчик, какую *** <ерунду> ты написал? Ты должен был сделать то, то и то». Я молчу. У. дал мне несколько оплеух и, зайдя сзади, сделал удушающий прием. И пошли рассказы про пресс­хаты, из серии: попадешь туда – пидором освободишься. Я или молчал, или говорил: нет, я не переделаю показания. Это было недолго, минут 10–15. 

– Погоди, а следователь тоже вышел, как адвокат?

– Нет. Следователь сидел на стуле и ничего не делал. Как будто этой сцены перед ним не произошло. Потом сказал им, мол, хватит, они еще поугрожали и ушли. 

– И показания ты не переделал?

– Нет. А на выходе после допроса увидел маму, она стояла внизу, ждала. И я понял, что не один. Еще хочу сказать, что мне относительно повезло с пытками. Бедного Влада пытали гораздо сильнее, например, делали ему «слоника»: надевали противогаз и перекрывали воздух, пока он не начинал задыхаться, и повторяли до тех пор, пока Влад не сказал то, что им хочется. Я понимаю, через что ему пришлось пройти, и не держал на него никакого зла с самого начала. Он мне всё рассказал сразу в СИЗО, а я сказал, что это на нашу дружбу не повлияет, тем более что я сам проходил через мучения, хотя и не такие, как он. 

– Что из всей этой истории ты никогда не забудешь?

– Оперативника центра «Э» К., который встал мне на лицо ногой в ботинке. Хотя, конечно, на самом деле больше всего и дольше всего я буду помнить любовь и преданность моей матери.

Беседовала Виктория ИВЛЕВА