Владимир Молчанов: «Сегодня я бы не хотел работать на телевидении»

В свой день рождения журналист, что стоял у истоков нового телевидения, рассуждает о России на переломе эпох, коллегах и самоцензуре.

Он был первым, кто по-­человечески стал общаться со зрителем из студии Останкино. Владимир Молчанов, которому 72 года, стоял у истоков нового телевидения. 35 лет назад он совершил телепереворот, в 1987 году его программа «До и после полуночи» стала настоящей сенсацией на советском ТВ. Свои эфиры ведущий сравнивает с кардиограммой, по которой можно было слышать биение информационного ритма.

10 000 интервью

– Что из себя сегодня представляет российское телевидение?

– Такого низкого уровня телевидения я не помню за всю свою жизнь, все 32 года, что проработал на нем. Технически оно выглядит фантастически – у нас теперь делают на ТВ всё что угодно. Но то, что на нем происходит, очень печально. Более агрессивного и более неинформационного телевидения сегодня нет. Хотя я два года не был за границей, но во всех странах, где бываю, я всегда смотрю ТВ. С нашими федеральными каналами всё очень и очень плохо. Правда, сегодня мы можем иметь любые каналы: у меня в деревне висит тарелка с более чем 500 каналами, в Москве – 130, можно всегда выбирать любое под настроение.

– И что Вы выбираете?

– Европейский телеканал классической музыки «Mezzo». И я очень люблю смотреть спорт, я всю жизнь с ним. Болею всегда за хоккей, теннис, футбол.

Поэтому я смотрю спортивные каналы, про животных, географию – каналы, с которыми можно всегда отвлечься и уйти в другую жизнь. Раньше, когда был лишь Первый, 2­й и учебный канал, это было невозможно. Сегодня я бы не хотел работать на телевидении. На спутниковом канале – с удовольствием рассказывал бы о людях. Однажды моя покойная редакторша-­ассистентка подсчитала, что за свою жизнь я записал почти 10 000 интервью. Думаю, что хорошими и настоящими из них были 100–150. Но и это много.

– Можете объяснить молчание Владимира Познера?

– Думаю, что ему это просто всё надоело. Кстати, Познер знает меня с четырехлетнего возраста, его первая жена была ближайшей подругой моей старшей сестры. Я всегда к нему относился с огромным уважением. Когда пришел на телевидение, он с радостью приветствовал меня. Я часто смотрел его программы, люблю его достаточно независимый тон. Думаю, очень многие сейчас не желают работать на телевидении – я их понимаю, может быть, их не приглашают, такое сейчас тоже случается часто.

– Коллега Познера – Жанна Агалакова – уволилась с Первого после начала СВО и публично отказалась от своих госнаград. Она практически повторила актрису Чулпан Хаматову, которая в Литве перестала ценить свое звание народной актрисы. Как Вы смотрите на эти вызовы?

– У Агалаковой – это позиция, помню ее, девочкой сидела с Познером. Я всегда считал очень смешными эти звания заслуженных и народных – не это показатель уровня и таланта артиста. Чулпан сделала свой выбор, и она была одной из самых выдающихся актрис в нашей стране. Жаль, что мы ее больше не видим в наших театрах и в фильмах, потому что играет она совершенно потрясающе!

О коллегах – либо хорошо, либо парой слов

– Светлана Сорокина.

– Очень ее люблю, обожаю и ценю еще с Ленинграда. Мы дружны, но очень редко встречаемся.

– Леонид Парфенов.

– Очень талантливый человек.

– Катерина Гордеева*.

– Блистательная журналистка, умеет разговаривать с людьми – лучший интервьюер.

– Ольга Журавлева.

– Я большой ее поклонник.

– Юрий Дудь*

– Очень талантливый парень и классный интервьюер.

– Андрей Лошак.

– Великолепный документалист.

– Антон Красовский.

– Вызывает у меня глубочайшее омерзение и брезгливость.

«Нас всех подстерегает случай»

– Россия опять на переломе эпох и вех, за 2000 лет они неоднократно происходили. Что произошло в эти дни?

– Я ощущаю очень сильную деградацию во всем и вижу большую тревожность людей, испуг и явное неверие в какое­то будущее. Поколение 40–50 лет уже как­то привыкло к стабильности и хорошей работе. Главное, что они были достаточно свободны, могли передвигаться по миру, что­то выбирать, а не следовать приказу сверху. Сегодня, к сожалению, в нашей жизни это всё испарилось, у многих царит страх.

– Чего мы лишились?

– Мы потеряли очень многое, особенно – журналисты. За то время, что я живу после 50­х годов – у нас было 15 лет счастливых лет, которые нам подарил Горбачев – годы гласности и свободы. Ведь мы же не боролись за свободу слова, нам ее подарили. И это было счастье, когда мы смогли говорить то, что мы думаем, что нам было запрещено делать. И тогда самыми популярными журналистами стали именно те ребята, которые говорили о том, что было всегда табу. Так, как мы делали в «До и после полуночи», как это делали «Взгляд», «Огонек» и «Московские новости», московский журнал «Столица», как это делал Невзоров в «600 секундах» – это было счастье. Потому что до этого многие талантливые люди уходили из журналистики в какие­то НИИ.

– Почему они уходили?

– Потому что надо было писать на определенные темы.

– Практически – как сейчас?

– Да. Свои первые лекции для студентов я всегда начинаю с цитирования поэмы Блока «Возмездие». «Жизнь – без начала и конца. Нас всех подстерегает случай».

Всё, что происходило в моей жизни, до журналистики и после нее, – это всё случай. Совершенно случайно я начал заниматься розыском нацистских преступников, совершенно случайно пришел на телевидение – в самолете меня туда пригласил Леонид Кравченко. Я сделал совершенно случайно одну из двух самых знаменитых тогда программ «До и после полуночи». Я совершенно случайно находил потрясающих людей, которых никогда не пускали на телевидение, и я их показывал. Главное – за эти 15 лет у нас абсолютно не было самоцензуры.

– Самоцензуры сегодня много?

– Она одна только и есть. Потому что все понимают, что неосторожно сказанное слово или не то мнение, несоответствующее генеральной линии будет сильно осуждено – и ты лишишься работы.

– Объясните поступок Марины Овсянниковой.

– Я сам ведь вел программу «Время». Профессионально – это было очень плохо, потому что эфир есть эфир. И у нас всегда в студии прямого эфира стоял милиционер. Правда, я не помню – с пистолетом или автоматом. Конечно, случай с Овсянниковой был потрясением. Профессионально – это плохо, по­человечески – кто как оценивает. Кто­то приветствовал, кто­то осуждал, сейчас мне ее жалко, потому что она куда­то сбежала из­под домашнего ареста с ребенком. Это всё очень грустно, конечно, но таких семейных драм, крушения дружеских отношений за последние полгода – невероятное количество.

Связь с журналистикой

– Существует ли какая­то связь между журналистикой и музыкой?

– Для меня – да. Я снял около 40 документальных фильмов. И в очень многих из них я отталкивался не от слов, а от музыки и поэзии.

– Вот Пугачева проверила народную любовь, и что? Сочувствуете ли Вы ей и Галкину* – в юности он Вас пародировал, а сейчас получил клеймо иноагента?

– Максим дебютировал на ТВ в моей программе в 18 лет. До этого я увидел, как он пародировал меня, мы с женой над ним безумно хохотали. Я всегда слежу за его творчеством, Максим безумно образованный человек – это не так часто случается, особенно на телевидении.

Его творчество меня всегда интересовало. Я отношусь к нему с большим уважением. И за его личные взгляды я совершенно не потерял к нему уважения. И что значит «иностранный агент», кем это придумано? По­моему это полная глупость – поставить штамп. Сначала были враги народа, потом – отщепенцы, которых выгоняли из страны, после они все вернулись, такие как Солженицын и Василий Аксенов – мой литературный кумир юности, и масса других. Всё время идет по спирали: то вверх, то обратно полное падение вниз.

Алла это всё­таки самая известная женщина, и те мерзости, которые писались на телецентре, не перебьют того, что она выдающаяся певица и потрясающая актриса. И самое лучшее, что Алла сделала, это совершенно потрясающую песню моего товарища Марка Минкова – «Монолог», это лучшее произведение, которое она спела. Я очень люблю Аллу.

Беседовал Анатолий Салунов

* признаны Минюстом РФ иностранным агентом